Отмежевание от демагогики, прагматики и догматики здесь четкое. Автор согласен на любую проверку того, что он считает святыней. Он полагает при этом, что если носитель идеи боится ее проверки, то это признак непрочности идеи и безличностности этого носителя.
Все творчество Достоевского антидогматично. Писатель показывает, что действительность богаче теорий о ней и заключать ее в рамки догматики нельзя. В «Записках из Мертвого дома» он ясно сформулировал эту мысль: «Действительность бесконечно разнообразна сравнительно со всеми, даже с самыми хитрейшими, выводами отвлеченной мысли и не терпит резких и крупных различий» [4, 197].
Достоевский не принимает и законченности теорий, показывает ограниченность претендующих на законченность. Монолитность, твердость, бескомпромиссность мышления для него качества не столько положительные, сколько отрицательные. Опора мысли на силу всегда отпугивала писателя. Отвечая одному корреспонденту, Достоевский писал: «Вспомни, что в детском возрасте дети дерутся наиболее потому, что не научились еще разумно излагать свои мысли. Ты же, седое дитя, за неимением мыслей, бранишься всеми словами разом — худой прием!» [ 1895, 9, 246]. Но «седое дитя» не внемлет.
Достоевский признает борь&у идей как самое нормальное явление. Но он считает, что коль это борьба идей, то с чужой идеей надо бороться, опираясь на свою, но идею же. Включение силы в борьбу идей изменяет суть этой борьбы.
Опора на силу, на ругательства — признак бессилия мысли. «Сила не нуждается в ругательстве», — пишет Достоевский в записной книжке.
Достоевский не принимает стили мышления безличности за попытку выдать себя за точку отсчета в истории, разорвать преемственность в развитии. Его герой Лужин говорит, что с буржуазностью многое переменилось в обществе к лучшему. В частности, «...распространены новые, полезные мысли, распространены некоторые новые полезные сочинения, вместо прежних мечтательных и романтических; литература принимает более зрелый оттенок; искоренено и осмеяно много вредных предубеждений... Одним словом, мы безвозвратно отрезали себя от прошедшего, а это, по-моему, уж дело-с...» [6, 115]. С такой точкой зрения Достоевский не согласен.
Безличности, по Достоевскому, — это умственные пролетарии. И кичиться тут нечем. «Можно сказать — блаженны нищие духом, но трудно сказать блаженны пролетарии духом» [ЛН, 83, 626].
Достоевский не принимает безличность, отрицает ее, но отчасти и жалеет «человека с коротенькими идейками и с парикмахерским развитием», который «умрет, совсем не заметив, что всю жизнь был дураком» [1895, 10, 273].
Как я уже говорил, безличностные стили мышления кажутся прочными, чугунными. Но не Достоевскому. Он уверен в их слабости. Он это прямо высказал в «Дневнике писателя», отвечая одному из своих оппонентов: «Уверяю почтенного г. Энпе и подобных ему, что этот «чугун» обращается, когда приходит срок, в пух перед иной идеей, сколь бы ни казалась она ничтожной вначале господам «чугунных понятий» [1895, 10, 423]. И сам он своим творчеством неумолимо превращал «чугун» в «пух».
Стилям мышления безличности Достоевский противопоставляет творческий стиль мышления в самом широком его понимании. Это самостоятельное, антидогматическое, непредвзятое отношение к действительности, ставящее во главу угла истинность, а не полезность, и защищающее эту истинность далеко не любыми средствами. То есть это стиль антидогматизма, антипрагматизма и антидёмагогии.
Этот стиль предполагает прежде всего ироническое отношение к стилям безличности. С «разумными» безличностями у Достоевского порою спорят «идиоты». Уже в слове «идиот» заключена ирония. Ибо «идиоты» Достоевского значительно «разумнее» «разумных». Они лишь видятся идиотами, видятся такими безличностям.
Сам Достоевский постоянно ироничен. Его ироничность проявляется через разрушение стереотипов. Сначала он рисует своих героев хуже или лучше, чем они есть. Затем все ставится на свои места. Так было с Бурдовским, Доктореико, Лебедевым, Анной Версиловой.
Интересно подан Достоевским образ Фердыщенко. Вызывает неприязнь уже портрет героя. Герой пьет, готов броситься в огонь за деньгами. Предлагает не очень приятную игру: каждому рассказать о своем самом мерзком поступке. Сам рассказывает о воровстве. Кажется, ниже Фердыщенко пасть нельзя. Так, кстати, и считают окружающие.
Но сравнение Фердыщенко с этими окружающими, хотя и не делает его ангелом, но показывает, что можно пасть и ниже. По сравнению с респектабельным окружением Фердыщенко на высоте. Мы видим, что он прям и честен. Говорит, что думает. Фактически он один и следует правилам предложенной им игры. Он способен, в отличие от других, назвать низкое низким. Он ироничен. Хорошо понимает низость тоцких и епанчиных и относится к ним так же, как Ежевикин к генеральше. Иронически.
В игре Фердыщенко как будто один остался в дураках. На деле же только он один и выиграл. Показал себя способным приобрести личность. Игра была экспериментом, ловушкой. Самый низкий, безличность, не тот, кто расскажет о своем низком поступке, а тот, кто умолчит о нем. В ловушку попали все, кроме Фердыщенко. Ироник Фердыщенко. Он и автору-то нужен для целей иронических. Посредством этого образа Достоевский разбивает стереотип о «движимых великодушием» тоцких.
Пронизан иронией «Подросток», где считающиеся низкими (Ахмакова) окажутся высокими и наоборот (Анна Версилова). Ироничны «Скверный анекдот», «Зимние заметки о летних впечатлениях», «Записки из подполья» (за исключением раздела, где излагается теория), «Крокодил», «Игрок». В высшей степени ироничен следователь Порфирий Петрович, умело ведущий диалог с Раскольниковым. В «Идиоте» иронично даже само название романа (единственный случай). В «Бесах» ироничны названия главок.
Ирония ставит каждый стереотип на проверку и разрушает стереотипы. Достоевский тем самым показывает, что нельзя судить о людях, о явлениях понаслышке, предвзято, с чужого голоса, каким бы привлекательным он ни казался.
Творческий стиль мышления предполагает глубокое проникновение в суть происходящих явлений и правдивое отражение этой сути. Поиск истины, правды движет многими героями Достоевского. Правду ищут парадоксалист, Раскольников, Иван и Алеша Карамазовы. И в черновых материалах автор ценит людей прежде всего за правдивость и честность. «Там дело чистое, убеждениями не торгуют» [ЛН, 83, 400]. Это высшая похвала Достоевского.
Творческий стиль предполагает искренность, прямоту высказываний. «Ведь мы уверены, что не можем никому повредить, высказывая прямо то, во что веруем», — писал Достоевский в одной из статей шестидесятых годов. Уверенность, однако, не имела оснований. Искренние высказывания мешали безличностям. И писателя оскорбляли люди, правду, честность, искренность и прямоту не выкосившие, как не выносит света лошадь, долго пробывшая в шахте. Достоевский, однако, не смущался и ,в последующих работах проводил свой стиль мышления и ставил на место своих критиков. В ответ на обвинение в том, что он склонен к изображению болезненности, писатель замечал: «...о «слабости моей к болезненным проявлениям воли» я скажу вам лишь то, что мне действительно кажется иногда удавалось, в моих романах и повестях, обличать иных людей, считающих себя здоровыми, и доказать им, что они больны. Знаете ли, что весьма многие люди больны именно своим здоровьем, т. е. непомерной уверенностью в своей нормальности и тем самым зараженных страшным самомнением, доходящим иной раз чуть ли не до убеждения в своей непогрешимости. Ну, вот, на таких-то мне и случалось много раз указывать моим читателям и даже, может быть, доказать, что эти здоровяки далеко не так здоровы, как думают, а напротив, очень больны и что им надо идти лечиться» [1895, 11, 412]
