Во время своих вылазок в город мисс Феллоуз начала замечать и то, что дошла до крайности в своей привязанности к Тимми. Однажды, глядя на какого-то встречного мальчика, она поняла, что ей противны его высокий крутой лобик, заметный подбородок, плоские надбровья, невыразительный носик кнопкой. Пришлось встряхнуться, чтобы избавиться от наваждения.
Когда она начала принимать Тимми таким, как есть, не видя в нем больше ничего особенно странного и непривычного, Тимми тоже начал быстро осваиваться со своей новой жизнью. Он уже не так стеснялся незнакомых людей, его уже не мучили страшные сны, а с мисс Феллоуз он чувствовал себя как с родной матерью. Мальчик сам одевался и раздевался и бывал очень доволен своим умением, натянув на себя комбинезончик. Он научился пить из стакана и управляться, хоть и неуклюже, с пластмассовой вилкой.
Он даже пробовал говорить по-английски.
Мисс Феллоуз так и не сумела расшифровать ворчаще — щелкающий язык Тимми. Хотя Хоскинс действительно записывал все на пленку и мисс Феллоуз без конца прослушивала эти записи, перевести высказывания Тимми в слова не удавалось. Щелканье и ворчанье — больше ничего. Мальчик произносил одни звуки, когда был голоден, другие — когда уставал, третьи — когда боялся. Но, как и сказал с самого начала Хоскинс, даже, кошки и собаки издают определенные звуки в определенных ситуациях, однако никому еще не удавалось составить словарь кошачьего или собачьего языка.
А может быть, и она, и все остальные просто не способны распознать лингвистические построения неандертальцев? Мисс Феллоуз не изменяла уверенность, что язык все же существует, только он столь далек от современных языков, что ни один из ныне живущих не в силах разобраться в нем. Но в минуты уныния она сомневалась в том, что Тимми способен усвоить другой язык — уж слишком далеко остались неандертальцы на тропе эволюции, чтобы им наверняка хватило разума для речевого общения, и Тимми, годы формирования которого прошли среди людей, говоривших на простейшем, примитивнейшем языке, может быть, уже поздно овладевать чем-то более сложным.
Она много читала об одичавших детях, выращенных животными и проживших в таком состоянии долгое время. Выяснилось, что даже когда таких детей находили и возвращали к цивилизации, почти никто из них не научился произносить ничего, кроме самых простых звуков. Видимо, даже при наличии физиологических и умственных способностей нужны еще и стимулы к освоению речи, причем в первые годы жизни — иначе ребенок так и не научится говорить.
Мисс Феллоуз ужасно хотелось, чтобы Тимми доказал ей с доктором Макинтайром, что они ошибаются. Тогда уже никто бы не сомневался в том, что он — человек. А что же еще отличает человека от животного, как не умение говорить?
— Молоко, — показывала она. — Стакан молока.
Тимми прощелкал фразу, которая, по мнению мисс Феллоуз, означала, что он голоден.
— Да. Голодный. Хочешь молока?
Никакого ответа.
Она пробовала по-другому:
— Тимми — ты. Ты — Тимми.
Он смотрел на ее указательный палец и молчал.
— Ходить. Есть. Смеяться. Я — мисс Феллоуз. Ты — Тимми.
Ничего в ответ.
Это бесполезно, отчаивалась она. Бесполезно, бесполезно!
— Говорить? Пить? Есть? Смеяться?
— Есть, — сказал вдруг Тимми.
Она так опешила, что чуть не выронила тарелку с едой, которую собиралась ему подать.
— Скажи еще раз!
— Есть.
Тот же звук, не совсем понятно — что-то вроде «йессь». Последней согласной каждый раз не хватало. Но смысл был верный!
Она подняла тарелку выше, чем он мог достать.
— Йессь! — настойчиво повторил мальчик.
— Есть? Хочешь есть?
— Йессь!! — нетерпеливо повторил Тимми.
— На. На, Тимми, ешь. Ешь свою еду!
— Йессь, — удовлетворенно сказал Тимми, хватая вилку и приступая к делу.
— Вкусно? — спросила мисс Феллоуз потом. — Понравился завтрак?
Нет, уж слишком много она от него хочет. Но теперь-то она не сдастся. За одним словом могут последовать и другие. Должны последовать!
— Тимми, — показала она на мальчика.
— Мм-м, — сказал он.
А если он так произносит «Тимми»?
— Тимми хочет еще есть? Есть?
Она показала на него, потом на свой рот и сделала вид, будто жует. Он не ответил, да и зачем? Он уже наелся.
Но он знает, что он — Тимми. Знает или нет?
— Тимми, — снова показала она на него.
— Мм-м, — сказал он и похлопал себя по груди.
Тут уж ошибки быть не могло. Мисс Феллоуз захлебывалась от гордости, от радости, от изумления — от всего вместе. На миг ей показалось, что она сейчас расплачется. Потом она бросилась к селектору.
— Доктор Хоскинс! Вы не могли бы зайти сюда? И за доктором Макинтайром тоже пошлите!
31
— Это опять Брюс Маннхейм, доктор Хоскинс.
Хоскинс поглядел на телефонную трубку так, словно она обратилась в змею. Третий звонок от Маннхейма меньше чем за три недели! Но ответить попытался бодро.
— Да, мистер Маннхейм! Хорошо, что позвонили!
— Просто хотел вам сказать, что обсудил результаты нашей дружественной беседы со своими консультантами.
— Да? — уже не столь бодро сказал Хоскинс. Он не считал их беседу такой уж дружественной. По его мнению, Маннхейм совал свой нос куда не следует и вел себя бесцеремонно, просто возмутительно.
— Я сообщил им, что вы весьма удовлетворительно ответили на мои предварительные вопросы.
— Рад слышать.
— Наше общее мнение таково, что сейчас нет необходимости предпринимать какие-либо действия в связи с неандертальским мальчиком, но нам придется держать ситуацию под контролем, пока мы не изучим вопрос поглубже. Я позвоню вам на будущей неделе и перечислю дополнительные аспекты, на которые нужно обратить внимание. Вам это, думаю, будет небезынтересно.
— Да-да. Большое спасибо, мистер Маннхейм.
Хоскинс закрыл глаза и стал делать глубокие вдохи и выдохи.
Большое спасибо, мистер Маннхейм. Как любезно, что вы разрешаете нам пока продолжать работу. Пока вы не изучили вопрос поглубже. Спасибо. Большое спасибо. Очень-очень вам благодарен.
32
День, когда Тимми впервые заговорил по-английски, стал счастливым для мисс Феллоуз. Но за ним настали другие, гораздо менее счастливые.
Ведь Тимми был не просто мальчик, которого ей поручили опекать. Он был небывалый научный экспонат, и ученые всего мира дрались за право изучать его. Доктор Джекобс и доктор Макинтайр представляли собой только гребень волны, которая вскоре нахлынула.
