— Значит, вы нашли способ удержать Куинслея от насилия, угрожая ему гибелью всего его царства?
— Угрожать можно, — поспешно сказал Висконти, — но осуществить угрозу безумие!
— Кто же говорит об осуществлении? — запротестовал Блэкнайт. — В разговоре с мистером Куинслеем я только намекнул об этой возможности, и этого было достаточно. Я почтительно представил ему всю безобидность экспериментов мистера Роберта и убедил его пойти на компромисс. Мы снабжаем Долину радиоактивными веществами, работаем превосходно, для всех, и просим только терпеть нас.
— А что дальше?
— О, мистер Чартней, зачем заглядывать в далекое будущее?
В это время показалась пара — Христиансены.
— Смотрите, смотрите! — перебил Висконти. — Эти скандинавы природные конькобежцы. Она удивительно мила, эта юная Маргарита.
— И, кажется, влюблена в своего супруга по уши.
Блэкнайт перестал семенить ногами и, смотря вслед супругам, произнес:
— Иногда я сожалею, что вовремя не успел связать себя узами с какой-нибудь интересной женщиной. Увы, теперь поздно!
— Действие радия, а, может быть, и этого весеннего солнца, начинает, кажется, сказываться и на вас? — засмеялся Висконти.
— Действительно, солнце так печет, что, пожалуй, через неделю — прощай зимний спорт, — сказал Чартней. — Я предлагаю отправиться к дорожке лыжников, сейчас начнется бег.
Все трое направились вдоль катка.
Мимо них уверенно, размашисто пронеслась пара конькобежцев.
Блэкнайт нагнулся к уху Чартнея:
— Вот наша Елена, из-за которой может возникнуть Троянская война в Долине Новой Жизни.
— Да, часто женщины являются тайными пружинами мировых событий, заметил Чартней.
— У отца и сына одинаковый вкус.
— Мадам Гаро так хороша, что каждый приходит от нее в восхищение, горячо проговорил Висконти.
— Э, друг, на вас тоже, кажется, действует радий, — погрозил пальцем Блэкнайт. Они засмеялись и свернули на дорожку, к пригорку, с которого открывался вид на лыжников. Там были устроены разные препятствия — глубокие рвы, через которые надо было перескакивать, деревянные трамплины, крутые повороты, внезапные спуски и подъемы. Лыжники неслись цепочкой.
Друзья замешались в публику и с интересом наблюдали за рискованным полетом лыжников. Трудно было представить, как они сохраняли равновесие, падая с большой высоты или проносясь по воздуху над широкими канавами.
Мартини безучастно скользил взад и вперед, стараясь держаться подальше от того места, где была Милли. «Лучше всего уйти с катка и вернуться домой, — думал он. — Но тогда я выдам свои чувства, а я вовсе не хочу, чтобы надо мною смеялись. Милли, Милли, моя дорогая… Она заставляет меня так страдать. Я не хочу посадить ее в клетку, лишить удовольствий, и все же я ужасно страдаю, когда вижу, как интересно ей с этим Меем».
Какой-то человек закрутился перед задумавшимся Мартини волчком — нельзя было видеть ни лица, ни рук, ни ног. Зрители хлопали в ладоши. Сзади кто-то схватил маленького итальянца в объятия.
— Простите, синьор, я едва не сшиб вас с ног.
— Доктор Бергер, это вы?
— Во всей своей красе!
— Куда направляетесь?
— Ношусь из конца в конец. Стараюсь истратить избыток сил.
— Вы прекрасно выглядите.
— Берите меня за руки, я протащу вас два-три круга. Вам нужен моцион, дорогой синьор Мартини.
Они сделали небольшой конец и остановились, привлеченные красивым зрелищем: на лед спускались летающие люди. Белые крылья разом складывались, и вот уже коньки скользили по льду. Прибывшие издалека, эти люди спешили также снять свои широкие резиновые одежды.
— Вы видите эту пару? — спросил доктор Бергер.
— Вот эту? Мужчина и женщина?
— Да, да, узнаете?
Мартини пригляделся и воскликнул:
— Он — Муки, а кто же она?
— Не узнаете? Его жертва. Теперь он женился на ней.
— Что вы говорите, дорогой доктор? Я слышал, он был посажен в тюрьму, а она… я полагал, что она умерла.
— Ей была сделана операция, вставлено новое дыхательное горло. А Муки освобожден из тюрьмы Робертом Куинслеем.
— Зачем он освободил его? — удивленно спросил Мартини.
— Мистер Роберт придерживается взгляда, согласно которому преступники не должны наказываться, их нужно лечить, им нужно растолковывать их вину. Ну, а кроме того Муки помог мистеру Роберту освободить из тюрьмы мадам Гаро.
— Значит, несчастная, которую он хотел задушить, — теперь его жена?
— И если бы вы знали, синьор Мартини, как она его любит! Она моя пациентка и еще недавно сама рассказывала мне об этом.
— Черт возьми, в женщинах заложена масса противоречий!
— Когда, много лет назад, я увлекался женщинами, они всегда причиняли мне много страданий. С тех пор я говорю всем — берегитесь женщин.
Мартини почувствовал в этих словах старого друга намек. Он насупился. В этот момент мимо проплыла пара: Мей тесно обхватил Милли, а она, прижавшись к нему, мечтательно смотрела вперед, ничего не видя перед собой, как будто уносилась в вихре блаженства.
Мистер Роберт умчал свою даму в дальний конец катка. Там было совсем пусто, толпа схлынула к лыжне. Он остановился и, вдыхая полной грудью воздух, воскликнул:
— Неправда ли, как хорошо дышится? Я чувствую всеми фибрами своего существа приближение весны.
Мадам Гаро, румяная и задыхающаяся от быстрого бега, взглянула на своего кавалера.
— Не знаю почему, но я полна бодрости и веселья. Мне вспоминаются времена, когда я умела отдаваться развлечениям со всем пылом юности.
— Я буду счастлив, мадам, когда вы забудете тяжелые испытания, которые вам пришлось пережить в Долине Новой Жизни.
— Мистер Роберт, меня трогают ваши постоянные заботы.
Молодой человек взял ее руки в свои и, крепко сжимая, с чувством произнес:
— Если бы я мог, я сделал бы все, чтобы вы стали счастливой, но я боюсь…
— Вы можете, — тихо сказала Анжелика и, круто повернувшись, умчалась от Роберта. Он стоял несколько секунд задумавшись, потом весело улыбнулся и пустился догонять свою даму.
— Синьор Мартини, синьор Мартини! — кричала Милли. — Мы не можем найти вас целый час!
Мей подлетел к итальянцу.
— Синьор Мартини, Милли о вас беспокоится.
— Она беспокоится… О чем же она беспокоится?
— Дорогой синьор Мартини, — подбежала молодая женщина, — где вы спрятались, вы обещали покататься со мной, а сами куда-то спрятались?
— Я чувствую себя плохо, — пробурчал Мартини.
— Вы нездоровы? Тогда вам лучше было бы идти домой.
— Я и пойду.
— А я непременно вас навешу сегодня вечером. Впрочем, может быть, я буду занята, тогда я приду завтра или… послезавтра.
