С их точки зрения этот повторяющийся процесс беременности простыми сетями фон Неймана с последующей скорой гибелью породивших эти сети цивилизаций казался таинственным и трагическим.
Таинственным, потому что чередование событий в темпе, диктуемом органикой, в нашем масштабе времени, казалось им не только необъяснимым, но даже непредставимым.
Трагическим, потому что они начали расценивать эти предшествующие им культуры как биологические сети, родственные им самим, растущими, развивающимися, но преждевременно стираемые в труху отказавшими экосистемами планет.
Таким образом, с точки зрения гипотетиков Спин-оболочка служила для нашей защиты так же, как до нас они защищали подобными оболочками другие цивилизации. Но сохранять нас они намеревались не как музейные экспонаты, замороженные для обозрения. Они подвешивали нас в замедленном времени в ходе широкомасштабного эксперимента, имевшего целью построить из элементов, подобных нашей планете, обширный биологический ландшафт взаимодействующих и развивающихся цивилизаций, в иных условиях обреченных на гибель.
* * *
Последнее до меня дошло не сразу.
— Обширный биологический ландшафт? Что, больше Земли? — сдуру пролепетал я, сам себя не понимая.
Снаружи полностью стемнело. Речь Джейсона то и дело прерывали конвульсии, неартикулированные звуки, выкрики, которые я не упоминаю в данном повествовании. Время от времени я проверял его пульс, ускоренный, но слабеющий.
— Гипотетики, — говорил Джейсон, — в состоянии манипулировать временем и пространством. Доказательства тому вокруг нас. Но создание временного кокона не исчерпывает их возможностей. При помощи пространственных петель они могут в буквальном смысле соединить нашу планету с другими подобными.
С новыми планетами, с искусственными планетами, созданными по продуманному плану. Это путешествие мы можем совершить мгновенно и безболезненно… проникнуть по звеньям, мостам, структурам, созданным гипотетиками, собранным из вещества погибших звезд, звезд нейтронных… если это возможно… Конструкции, буквально пронизавшие время и пространство, протянутые терпеливо, постепенно, мгновенно, через миллионы лет…
Кэрол сидела с одной стороны кровати, я с другой. Во время конвульсий я придерживал его плечи, Кэрол гладила его по голове, когда он замолкал. Глаза его сверкали, отражая свет свечи, он пристально глядел куда-то в неведомые нам дали.
— Спин-оболочка на месте, она работает, мыслит, но временная функция истекла… завершена… Мерцание — попутный продукт процесса выхода… Теперь оболочка стала проницаемой, так что сквозь нее может проникнуть в атмосферу что-то большое…
Впоследствии стало ясно, что он имел в виду, но тогда я склонялся к мысли, что он впадает в помешательство под влиянием перегрузки, обусловленной его связью с сетью гипотетиков.
Конечно же, я заблуждался.
Ars moriendi ars vivendi est — умение умирать составляет искусство жизни.
Прочитал я эту фразу вскоре после окончания медицинской школы, в период прохождения интернатуры, и вспомнил, сидя возле кровати Джейсона. Умирал он, как и жил, в героическом усилии постичь, понять, освоить. Его дар миру — плод этого постижения, не запертый семью замками, а свободный, открытый.
Нервная система Джейсона разлеталась вдребезги, разрушаемая не воспринимавшими этого разрушения гипотетиками, а у меня в памяти всплыла другая картина. Давным-давно, когда он катил вниз с холма на Бантам-Хилл-роуд на моем допотопном велосипеде. Я вспомнил, как умело, с почти балетной грацией он управлял разваливавшейся на куски машиной, пока уже не осталось ничего, чем можно было бы управлять, пока он сам не стал игрушкой скорости и баллистики, пока порядок не превратился в хаос.
Тело его — а он ведь стал Четвертым, не забывайте — тонкая машина. Оно не сдавалось, умирало трудно. Около полуночи Джейсон уже не мог говорить. Он выглядел испуганным, уже как будто проявилось в нем что-то нечеловеческое. Кэрол держала его за руку, повторяла, что он дома, в безопасности. Не знаю, слышал ли он ее. Надеюсь, что слышал.
Вскоре глаза его закатились, мышцы расслабились. Легкие судорожно втягивали воздух чуть ли не до утра.
Потом я оставил его с Кэрол, нежно гладившей его голову и шептавшей ему что-то, как будто он мог ее слышать. Я не заметил, что солнце взошло не вспухшим красным шаром, а ярким и совершенным, каким оно и было до снятия «Спина».
Четыре миллиарда лет от Рождества Христова
Я оставался на палубе, когда «Кейптаун-мару» устремилась в открытое море.
Вместе с нами, убегая от хаоса и пожаров, Телук-Байюр покинула еще дюжина судов. Все они ринулись к выходу из акватории, создав реальную опасность столкновения. Большинство из них — мелкие суденышки сомнительной репутации и регистрации, вне зависимости от объявленного пункта назначения направлявшиеся в Порт-Магеллан. Их хозяевам и капитанам было что терять, в случае если кто-нибудь вздумал бы рыться в судовых документах и сопоставлять их с грузом.
Мы с Джалой стояли рядом, вцепившись в поручни, и с тревогой следили за залихватским маневром ржавого каботажника, отвалившего от задымленного берега и направившегося нам наперерез. Оба судна тревожно загудели, палубная команда «Кейптауна» настороженно следила за кормой, к которой быстро приближался нос хулигана. Тот, однако, в последний момент успел отвернуть, и мы с Джалой вздохнули с облегчением.
Судно вышло на морской простор, качка усилилась, и я спустился вниз, к Ине и Диане, находившимся вместе с остальными эмигрантами в кают-компании команды. Эн сидел за столом рядом с Иной и родителями. Все они выглядели неважно, с физиономиями цвета свежего салата. Диане с учетом ее ранения уступили единственное мягкое сиденье. Рана ее перестала кровоточить, и она уже успела сменить одежду.
Через час спустился вниз и Джала. Он тут же крикнул, призывая всех обратить на него внимание, и произнес очень яркую речь, которую Ина для меня перевела:
— Если выкинуть все цветастые похвальбы, суть в том, что судно в порядке, он передает от капитана привет и обещание, что качка должна прекратиться если не сегодня вечером, то завтра к утру. А до той поры…
В этот момент Эн, сидевший рядом с Иной, схватился за нее, и его вывернуло прямо ей в подол. Я подумал, что Эн прекрасно проиллюстрировал, что будет происходить с пассажирами «до той поры».
* * *
К концу второго дня, когда стемнело, я вывел Диану на палубу. К темноте палуба пустеет, можно без помех любоваться звездами. Мы нашли местечко между сорокафутовыми контейнерами и кормовым мостиком, где можно было поговорить без помех и без свидетелей. Море притихло, звезды сияли над вентиляторами и антеннами радиостанции и радара, как будто подвешенные на судовом такелаже.
