Да, а мамашка-то та, крутая, которая перепутала детскую смесь с кокаином, так и вышла сухой из воды. Ее адвокат сумел доказать, что «досадная оплошность действительно имела место, но буквально все говорит о том, что подзащитная любила своего ребенка»…
– А вам бояться нечего, потому что здесь камеры стоят наперекосяк и бутылку не разглядят. Был тут недавно один швед, который нашу «Зубровку» прямо из горла перед вылетом вылакал, и никто его не оштрафовал. Меня угощал, но я после иностранцев не пью, кто его знает, что там у него, может, гадость какая, после которой люди слепнут. Да я вообще вот уже пять лет сухой как пустыня. Ни капли спиртного, даже пива. Потому что в это ваше безалкогольное пиво я не верю, да и что это за пиво, если без градусов. Градусы в нем обязательно есть, только, может, в каком-то скрытом виде. А я должен сказать, что узнал вас. В последний раз вы мне пачку сигарет дали и пару конфет «Коровка» впридачу. Вы, должно быть, часто в мир летаете, если снова в этом аэропорту. Я здесь каждый день, потому что ночую недалеко отсюда. Вон там, в том саду. Левее. Видите? Присматриваю за садом, а хозяин – добрый человек – разрешает мне в беседке ночевать. Работы немного, часа на четыре, к тому же работа нетяжелая, да и крыша есть над головой. Беседка деревянная, воды-электричества в ней нет, но от дождя и от ветра защищает. Последняя зима такой мягкой оказалась, что мне не пришлось скитаться по приютам. У себя перезимовал. То есть в беседке. Подогрев там не установишь, потому что ни электричества, ни печки нет, а так классно. Да и людей хороших хватает: мне тут один подарил матрас и старое пуховое одеяло, настоящее, с натуральным пухом, а не с какой-то там синтетикой внутри. А вода у меня постоянно есть, я же цветы поливаю. В тазик налью и перед беседкой умоюсь. Раз в неделю канистры с горячей водой приношу сюда из здания аэропорта и устраиваю банный день, а потом в этой же воде одежку свою стираю. Радиоприемник есть у меня, на батарейках, так я троечку, третью программу то есть, слушаю, потому что, понимаете, информационный голод, ну а если совсем припрет хандра, то иду в аэропорт, сажусь на стульчик перед телевизором и смотрю всё подряд. Я хоть никогда в жизни самолетом не летал, расписание выучил наизусть. Не знаю, почему, но самую щедрую помощь – и деньгами, и сигаретами, а то и бутербродиком или конфетками – я получаю от тех, кто летит в Германию или Австрию. К рейсам в Америку даже не выхожу. Смотрят на меня как на последнего жулика и с советами лезут, как на работу устроиться. А я ведь и сам чистый, и выбрит чисто, и подстрижен нормально, ботинки блестят, и ни к кому не пристаю, я ведь просто интересуюсь, сможет кто чуток помочь или нет. И если я не прихожу к отлетам в Америку, то это только в американскую Америку. Потому что те, кто летит в Канаду, они вроде как из совсем другой Америки. Вообще-то мне с этим аэропортом повезло, это как лотерейный билет с главным выигрышем или что-то вроде того… Ну а по труду, то есть по работе, я скучаю. А как устроишься, если у тебя адреса нет, все равно, что тебя самого на свете нет. Во всяком случае, тут, в Варшаве, считают именно так. И не только тут. Недавно ходил в бюро по трудоустройству. Как же там дамочка верещала своим крикливым голоском: «Если нормального адреса нет, то, может, хоть электронный есть?» Ну, нету у меня никакого, ни нормального, ни электронного. Потому что у моей беседки адреса нет, и Интернет здесь не скоро будет… Да и как ему быть, если тут электричества нет.
Вы спрашиваете, как человек доходит до жизни такой, до бездомной? Вы так спрашиваете, словно журналист какой, хотя на журналиста не похожи. Глаза слишком честные… Как человек доходит… Да просто доходит. Очень даже просто…
Когда моя единственная жена умерла, я к матери своей переехал. Жили мы себе поживали в двух комнатах с кухней без окна в районе Мокотова[7]. Мама квартирку эту на последние деньги свои пенсионные в собственность выкупила и меня там прописала. Пил я по причине смерти супруги, беспробудно пил, пять лет. Всё, чтобы горе-печаль залить. И работу-то из-за водки из-за этой потерял. Но в один прекрасный день встретил женщину на центральном вокзале. Вдова, но не старая, еще и с дочкой, Анечкой. И так, слово за слово, неделя за неделей, через год я понял, что она создана для меня, а я – для нее, а Анечка – для нас. Созданы-то созданы, но без общего дома, где и завтрак, и ужин, где общее одеяло и где детская комната, все равно что рама без картины. Разве не так? Скажите, разве не так? И тогда один приятель на работу в Норвегию меня сагитировал. Платить обещал хорошо, и через полгода я уже смог бы оформить кредит в банке на квартиру. Я все умею делать: и канализацию проложить, и высоковольтный кабель, и обои ровно поклеить, и стенку гладко оштукатурить. Вот только крышу вывести не сумею. Поехали мы сначала на пароме в Швецию, а потом автобусом в Тромсё. Там холодно даже тогда, когда они считают, что у них жара. Нас туда на строительство жилых домов направили. Через неделю работы норвежцы в черных мундирах пришли на стройку с облавой. Оказалось, что мы там были нелегально, а тот поляк, что нас нанял, – уголовник. Полгода ждал я депортации в специальном лагере. Тем временем мать моя умерла. Сердце. Когда вернулся я в Варшаву, не смог открыть дверь своим ключом. Моя родная сестра и муж ее привели трех свидетелей в паспортный стол. А те подписали бумагу, что больше трех месяцев меня по адресу матери не было. Что было чистой правдой, ведь я в Норвегии тогда в лагере сидел. Так квартира перешла к ним. К сожалению, совершенно легально, в полном соответствии с нашим законом. Созданная для меня вдова успела за это время поставить на мне крест и знать больше меня не хотела. К Анечке ходить мне тоже запретила. Два месяца шатался я по друзьям, но сколько так можно, ведь и честь надо знать. Так я оказался на улице. А когда было холодно, то шел в приют для таких же, как и я. Зато теперь у меня есть «своя» беседка, и всё в порядке. Вчера ездил в социальную службу. Проверял себя в списке очередников на квартиру. На два номера вверх передвинулся. Лет через пять окажусь в самом верху этого списка…
Немцы врут в среднем три раза в день. Так следует из анонимных анкет, собранных в декабре 2013 года. Врут все – крестьяне, рабочие, чиновники, безработные, врут директора крупных концернов, врут уборщицы директорских кабинетов. Врут мужчины, женщины и дети. Мужчины чаще, чем женщины. Каждый второй раз они врут, чтобы избежать разборок (чаще всего с женщиной), иногда – чтобы получить определенную выгоду, каждый десятый раз – просто для удобства, каждый четвертый раз – чтобы понравиться собеседнику. А есть и такие люди, у которых по-другому не получается, и они врут всегда. Патологическая склонность скрывать правду и рассказывать фантастические истории, которые чаще всего представляют рассказывающего их в выгодном свете, недавно была признана болезнью. Впервые – а дело было давно, в конце XIX века, – ее точное описание дал немецкий психиатр Антон Дельбрюк. Поэтому ее иногда называют синдромом Дельбрюка, но чаще – псевдологией. От простого вранья псевдология отличается тем, что рассказчик сам не в состоянии отделить правду от собственной фантазии. Берлинский психолог профессор Ханс Штоффельс занимается этим феноменом более десятка лет. Это во многом его заслуга, что псевдологов признали в Германии потенциальными пациентами психотерапевтических кабинетов, а не изощренными шулерами. Точно так же, как в свое время признали алкоголизм болезнью. Штоффельс пытается лечить таких людей. Например, мужчину шестидесяти лет, который вот уже много лет рассказывает всем, что пережил концлагерь Бухенвальд, хотя родился через шесть лет после окончания войны и не знает, где находится Бухенвальд – в Австрии или в Германии. Или пожилую женщину, которая заявляет, что во время атаки на Всемирный торговый центр 11 сентября была на девятнадцатом его этаже, хотя вот уже двадцать лет она не встает с инвалидной коляски и никогда не выезжала из своего городка в Шварцвальде, а горящие башни ВТЦ могла видеть разве что по телевизору. По мнению Штоффельса, страдающие псевдологией лишь в незначительной степени демонстрируют нарциссические нарушения личности. В большинстве своем они подчиняются непреодолимому внутреннему императиву лгать, часто даже без мысли о потенциальной выгоде или привилегиях. Врут, потому что то ли правда кажется им слишком банальной, то ли ложь – привлекательной. Поступая так, они постепенно создают такое нагромождение лжи, которое может в одночасье обрушиться и затянуть их в пропасть. Они, как правило, не отдают себе отчета в том, что могут погубить не только себя, но и других людей, часто превращая их жизнь в страдание…
