Аркадий Стругацкий - Пикник на обочине

— Так что же ему нужно? — спрашиваю я.

— «Ведьмин студень», как я понял, — говорит Дик и пристально на меня смотрит.

— Ах, «ведьмин студень» ему нужен? — говорю я. — А «смерть-лампа» ему случайно не нужна?

— Я его тоже так спросил.

― Ну?

— Представь себе, нужна.

— Да? — говорю я. — Ну так пусть сам все это добывает. Все просто, «ведьмина студня» вон полные подвалы, пусть берег ведро и зачерпывает. Зачерпнул — и в рай.

Дик молчит. Смотрит на меня исподлобья и даже не улыбается. И тут до меня дошло.

— Подожди, — говорю. — Кто же это такой? Ведь «студень» запрещено даже в институте изучать…

— Правильно, — говорит Дик неторопливо, а сам все на меня смотрит. — Исследование, представляющее потенциальную опасность для человечества. Понял теперь, кто это?

Ничего я не понимал.

— Пришельцы, что ли? — говорю.

Он, наконец, засмеялся, похлопал меня по руке и говорит:

— Давай выпьем, простая ты душа.

— Давай, — говорю, но злюсь. Какого хрена, нашли простую душу, сукины дети. — Эй, — говорю, — Гуталин! Давай выпьем!

Спит Гуталин. Положил свою черную ряшку на черный столик и спит, руки до полу свесил. Выпили мы с Диком.

— Ну ладно, — говорю. — Простая я там душа или сложная, а про этого типа я бы тут же сообщил куда следует. Уж на что я не люблю Полиции, а сам бы пошел и сообщил.

— Угу, — говорит Дик. — А тебя бы в полиции спросили: а по чему это именно к вам оный тип обратился? А?

Я помотал головой.

— Все равно. Ты, толстый боров, в городе второй год, а в Зоне ни разу не был, «ведьмин студень» только в кино видел, а посмотрел бы ты его в натуре, так тут же бы и обгадился. Это, милок, страшная штука, ее из Зоны выносить нельзя… Сам знаешь, сталкеры люди грубые, им лишь бы деньги платили, но на такое даже покойный Слизняк не пошел бы. Я даже представить себе боюсь, для чего «ведьмин студень» может понадобиться.

— Что ж, — говорит Дик, — все это правильно. Только мне, понимаешь, не хочется, чтобы в одно прекрасное утро нашли меня в постельке покончившим жизнь самоубийством. Я тоже человек грубый, деловой, но жить, понимаешь, люблю. Давно живу, привык уже…

Тут вдруг Эрнест заорал из-за стойки:

— Мистер Нунан! Вас к телефону!

— Вот черт, — говорит Дик расстроенно. — Опять, наверное, рекламация. Везде найдут. Извини, — говорит, — Рэд.

Встает он и уходит к телефону. А я остаюсь с Гуталином и с бутылкой, и поскольку от Гуталина толку никакого нет, то принимаюсь я за бутылку вплотную. Черт бы побрал эту Зону, нигде от нее спасения нет. Куда ни пойдешь, с кем ни заговоришь — Зона, Зона, Зона. Хорошо, конечно, Кириллу рассуждать, что из Зоны проистечет вечный мир и благорастворение воздухов. Кирилл — хороший парень, и никто его дураком не назовет, но ведь он же о жизни ни черта не знает. Он представить себе не может, сколько всякой сволочи вокруг Зоны крутится. Вот теперь — пожалуйста: «ведьмин студень» понадобился. Нет, Гуталин хоть и пропойца, и псих, но иногда подумаешь подумаешь, да и скажешь: может, действительно лучше дьяволово дьяволу оставить? Не тронь дерьмо… Тут усаживается на место Дика какой-то сопляк в пестром шарфе.

— Господин Шухарт? — спрашивает.

— Ну? — говорю.

— Меня зовут Креон, — говорит. — Я с Мальты.

— Ну, — говорю, — и как там у вас на Мальте?

— У нас на Мальте неплохо, но я не об этом. Меня к вам направил господин Барбридж.

Так, думаю. Сволочь все-таки этот Барбридж. Ни жалости в нем нет, ничего. Вот сидит парнишка, смугленький, чистенький, красавчик, не брился, поди, еще ни разу и девку еще ни разу не целовал, а Барбриджу все равно. Не зря его Стервятником называют, и зря он на это обижается.

— Ну и как поживает старина Барбридж? — спрашиваю.

— По-моему, он не очень хорошо поживает, — говорит мальтиец. — Кряхтит все время и ноги растирает.

— Ну и что? — говорю.

Он на Меня растерянно смотрит, но все еще улыбается.

— Видите ли, господин Шухарт, я обратился к нему с одним предложением, а он направил, меня к вам. Он сказал: как господин Шухарт решит, так и будет.

— Понятно, — говорю. — Выпить хочешь?

— Спасибо, я не пью.

— Ну закури, — говорю.

— Извините, но я и не курю тоже.

— Черт тебя подери, — говорю я ему. — Так зачем тебе тогда деньги?

Он покраснел, перестал улыбаться и негромко так говорит:

— Наверное, ― говорит, — господин Шухарт, это только меня касается, правда ведь?

— Что правда, то правда, — говорю я и наливаю себе на четыре пальца. В голове, надо сказать, уже немного шумит, в теле этакая приятная расслабленность, отпустила Зона. — Сейчас я пьян, — говорю. — Гуляю, как видишь. Ходил в Зону и зашиб большие деньги. Так что давай отложим серьезный разговор…

Тут он вдруг вскакивает и говорит «извините», и я вижу, что вернулся Дик. Стоит рядом со своим стулом, и по лицу его видно, что что-то случилось.

— Что, — спрашиваю, — фитиль вставили? Опять твои баллоны вакуум не держат?

— Да, — говорит он. — Опять.

Садится, наливает себе, подливает мне, и вижу я, что не в рекламации дело. На рекламации он, надо сказать, поплевывает.

— Давай, — говорит, — выпьем, Рэд. — И, не дожидаясь меня, опрокидывает залпом всю свою порцию и наливает новую. — Ты знаешь, — говорит, — Кирилл Панов умер.

Сквозь хмель я не сразу его понял.

— Что ж, — говорю, — выпьем за упокой души…

Он взглянул на меня дикими глазами, и только тогда я почувствовал, словно все у меня внутри оборвалось. Помнится, я встал, поставил бокал на стол и смотрю на него сверху вниз.

— Кирилл?! — А у самого перед глазами серебряная паутинка, и снова я слышу, как она потрескивает, разрываясь. И через это потрескивание доходит до меня голос Дика, как из другой комнаты.

— Разрыв сердца. В душевой его нашли, голого. Никто ничего не понимает. Про тебя спрашивали, я сказал, что ты в полном по рядке…

— А чего тут не понимать, — говорю. — Зона…

— Ты сядь, — говорит мне Дик. — Сядь и выпей.

— Зона, — повторяю я и не могу остановиться. — Зона… Зона… — И ничего вокруг не вижу, кроме серебряной паутины. Весь бар запутался в паутине, люди двигаются, а паутина тихонько потрескивает, когда ее задевают. А в центре мальтиец стоит, лицо у него удивленное, детское, ничего не понимает.

— Малыш, — говорю я ему ласково. — Сколько тебе денег надо? Четыре тысячи хватит? На! Бери, бери! Иди к Барбриджу и скажи ему, что он сволочь и стервятник, не бойся, скажи, он трус… а как только скажешь, сейчас же иди на станцию, купи себе билет и прямиком на свою Мальту. Нигде не задерживайся…