И хотя по нашему поводу неодобрительно перешёптывались за соседними столиками, я вдруг почувствовал себя легко и вполне комфортно. Как в старые добрые времена, когда я полагал повышенное внимание к своей персоне само собой разумеющимся. Рядом с Габриэлем мне ничего не угрожало, кроме… него. Он мог защитить, возвысить, уронить в грязь, накормить, заставить голодать, внушить уверенность в своих силах и тут же вышибить табурет из-под ног. Сделав меня своим слугой, он принял на себя ответственность за мою жизнь и даже за моё человеческое достоинство. Это было очередное искушение – на этот раз искушение рабством, – и преодолеть его было куда труднее, чем искушение свободой. Мне понадобились на это долгие годы…
Поскольку спустя десять минут я все ещё заинтересованно перелистывал карту меню, Габриэль сделал заказ, который ошеломил здешних снобов. Боюсь, я всецело поддался вульгарному чувству голода, пренебрёг аперитивом и с плебейской жадностью набросился на еду. Хозяин подливал мне вина и посмеивался:
– Пей, Санчо, пей побольше, чтоб тебя не прослабило!
Пожалуй, ему бы даже хотелось, чтобы я оскандалился. Кстати, конфуз вполне мог случиться. Я давно отвык от жирной или сладкой пищи, в желудке образовалась неудобоваримая смесь, кишки слиплись, и к тому времени, когда настала очередь десерта, я испытывал острое желание повидаться с фаянсовым другом.
В отличие от меня Габриэль не разучился получать удовольствия от жизни. Он нарезал это удовольствие маленькими кусочками, смаковал его, медленно пережёвывал, ублажая рецепторы, и проглатывал, не давая себе пресытиться. Певичка, несомненно, попала в число блюд, которые он собирался отведать.
У неё оказался низкий чувственный голос. Медленные блюзы и старые свинговые вещички звучали в её исполнении просто бесподобно. Она представляла собой полную противоположность Долговязой Мадлен и была хрупкой, бледной, миниатюрной. Платье обтягивало её тело и переливалось словно перламутр. Волосы казались нарисованными углём на выточенном из камня черепе. Её тёмные губы знали кое-что об изнанке страсти. Она вся состояла из сиреневых теней. Женщина-сомнамбула, женщина-паук, она принадлежала сумеркам и искусственным огням ночи. Её глаза могли сиять только в отражённом свете. Она перемещалась от одного островка полумрака к другому. Это была сирена, способная заманить в холодный кокаиновый ад. При дневном освещении она наверняка становилась похожей на лягушку, из которой студент-недоучка выпустил кровь…
Когда я в очередной раз вынул рыло из бисквита и оторвал взгляд от призрака, поющего о томлении, то обнаружил, что Габриэль окутался облаком ароматного сигарного дыма. Где ублюдок мог раздобыть сигары?! У меня закружилась голова, а на глаза навернулись слезы. Боюсь, что в ту минуту я напоминал невыносимо пошлый персонаж – пьяненького купчишку, которого излишек выпитого заставил вспомнить о первой любви. Эта терапия запахами, переходящая в сладостную пытку воспоминаниями, действовала мне на нервы тем больше, чем сильнее я ей поддавался. И опять чьи-то липкие пальчики, протянувшиеся сквозь время, схватили меня – и, пойманный врасплох, я грезил…
Я был твёрдо убеждён: в моем прошлом нет ничего такого, что могло бы заинтересовать Габриэля. Разве что он получал чисто эстетическое удовлетворение от психической вивисекции. Между тем, слушая милые старые песенки и испытывая позывы к рвоте, я вспоминал следующее.
Ночь. Мне только что исполнилось двенадцать лет. Детство закончилось. Странный возраст, ничейная полоса между садами невинности и пустыней раскаяния… Отец подарил мне мою первую женщину. Собственно, в самом поступке не было ничего экстраординарного. Я мог бы без труда получить любую из придворных дам (при этом соблазнение было бы чисто формальной и наскучившей игрой), и каждый из вассалов отца с удовольствием предоставил бы в моё распоряжение своих любовниц. Я не говорю уже о гетерах, которым приходилось несладко – предложение намного превышало спрос. Но иметь то, что можно купить, – не фокус. Я понимал это уже тогда. С тех пор мне крайне редко доводилось обладать тем, чего купить нельзя.
В чем же состояла уникальность отцовского подарка? В том, что он нашёл мне дикарку с севера, возможно, даже мутанта. А эта к тому же оказалась девственницей.
Смотреть на то, что я буду делать с нею, собралась вся многочисленная семья. Это был своеобразный экзамен на зрелость. Они хотели знать, на что годен наследник, достаточно ли он изощрён, обладает ли он необходимой жестокостью, интуицией, талантом тирана. Насилие над женщиной и насилие над подданными и страной – в этом прослеживалась несомненная аналогия… Кроме всего прочего, я кожей ощущал взгляды вуайеристов – дряхлых Лордов-маразматиков, тайно наблюдавших за происходящим в моей спальне. Возможно, их приговор в некотором смысле имел даже больший вес, чем мнение членов семьи. По-моему, я никого не разочаровал.
В отличие от наших женщин дикарка была сильной и озлобленной. Зверёк без имени. Её не сломили плен, одиночество и голод. Её ввели ко мне раздетую, с возбуждающими следами от верёвок на коже. Я долго разглядывал её непривычно мускулистое и покрытое загаром тело, лицо с пустыми глазами, спутанные волосы, едва оформившуюся грудь…
Я не спешил. Тогда я умел ждать, втаскивать самого себя на пик интереса, отодвигать момент познания…
В ту ночь мои тайные завистники потратили время даром.
– О дьявол! – сказал отец. – Мальчишка старше, чем я думал…
Я не предпринимал даже попыток понять кого-либо из окружавших меня людей, тем более – моих близких. Я чувствовал, что большая часть жизни проходит в нелепом танце, вальсе слепых, тщетно старающихся попасть в такт и больно задевающих локтями тех, кого случайное движение проносит мимо. Слишком много времени я проводил в одиночестве, на нижних этажах, в подземелье прошлого, и меня вовсе не тянуло вверх, в ненадёжные стеклянные башни будущего. Так что любая моя привязанность была увечной, и каждый раз все заканчивалось маленькой смертью калеки, бредущего по разбитой дороге. Всякая цель – мираж, и даже земные города кажутся прекрасными на закатном горизонте…
Короче говоря, я получил новую игрушку и не спешил срывать с неё обёртку. Наоборот, я оборачивал её на свой вкус, чтобы спрятать от самого себя пустую сердцевину тайны. Старые игрушки смертельно наскучили мне. Надолго ли могло хватить новой?
Помню, помню тебя до сих пор – дикое создание, промахнувшееся с эпохой, родившееся то ли на две тысячи лет позже «удобного» срока, то ли не дождавшееся, пока вымрем мы – обречённые эволюцией чудовища. Все вымрем. До единого человека…
