Визор замурлыкал ему, и он подпрыгнул.
Вызов.
Первый с тех пор, как он сюда прибыл.
Он перегнулся в кресле и щелкнул выключателем.
Появилось женское лицо. Гранитно-серые глаза и магнолиево-белая кожа, волосы цвета меди.
— Меня зовут Ева Армор, — сказал она, — это я попросила вас подождать у лифта.
— Я узнал вас, — сказал Саттон.
— Я вас вызвала, чтобы извиниться.
— Нет никакой необходимости…
— Нет, мистер Саттон, есть. Вы подумали, что я смеялась над вами, а я вовсе не смеялась.
— Я смешно выглядел. У вас были все основания, чтобы рассмеяться.
— Вы не пригласите меня пообедать? — спросила она.
— Конечно, — ответил Саттон, — буду в восторге.
— Мы устроим славный вечерок, — предложила она.
— С радостью, — согласился Саттон.
— Я встречу вас в холле в семь, — продолжала девушка. — Я не опоздаю.
Визор угас. Саттон напряженно сидел в кресле. Они устроят славный вечерок, сказала она. И он боялся того, что она может оказаться права.
«Они устроят славный вечерок, — сказал он про себя, — и ты будешь счастливчиком, если доживешь до завтра».
Адамс молча сидел, рассматривая четырех вошедших в его офис, стараясь выяснить, что у них на уме. Их лица были непроницаемы.
Кларк — инженер-космоконструктор, сжимал в руке записную книжку, лицо его было строгим и суровым. Кларк не дурачился никогда.
Андерсен — анатом, человек крупный и грубоватый, раскуривал трубку, и в эту минуту это было для него, по всей видимости, самой важной вещью во вселенной.
Блекборн, психолог, хмурился, глядя на тлеющий кончик своей сигареты.
А Шаллкросс, эксперт-лингвист, лениво развалился в предложенном кресле, как пустой мешок.
«Они нашли кое-что, — сказал себе Адамс. — Они нашли много, и часть этого запутала их».
— Кларк, — попросил он, — начни ты.
«— Мы осмотрели корабль, — сказал Кларк, — я обнаружил, что он не может летать.
— Но он летел, — возразил Адамс, — Саттон привел его домой. Кларк пожал плечами.
— Он мог с таким же успехом употребить для этого бревно или кусок скалы. Любой из них мог бы послужить для этой цели, лететь так же или лучше, чем эта куча мусора.
— Мусора?
— Двигатели все износились, — объяснил Кларк. — Только автоматы защиты и удерживали его от распыления. Иллюминаторы треснули, некоторые разбиты. Одна из камер оторвана и потеряна. Весь корабль искалечен до неузнаваемости.
— Вы хотите сказать, что он деформирован?
— Он ударился обо что-то, — объяснил Кларк. — Ударился сильно и с большой скоростью. Швы разошлись, переборки погнуты, вся эта штука изуродована. Даже если бы и можно было запустить двигатели, корабль был бы неуправляем. И даже если бы камеры оказались в порядке, нельзя было бы лечь на курс. Если кораблю дали бы какое-либо направление, он вошел бы в штопор.
Андерсен откашлялся:
— Что случилось бы с Саттоном, если бы он был в корабле, когда тот ударился?
— Он бы погиб, — ответил Кларк.
— Вы в этом уверены?
— Абсолютно. Даже чудо не спасло бы его. Мы подумали о том же самом, так что мы проверили. Мы наспех состряпали диаграмму и употребили самые консервативные факторы силы, чтобы проверить теоретические эффекты…
Адамс прервал его:
— Но он должен был быть в корабле. Кларк упрямо потряс головой.
— Если бы это было так, он бы умер. Наши расчеты доказывают, что у него не оставалось ни одного шанса. Если бы сила не убила его, дюжина других причин сделала бы — это.
— Саттон вернулся, — подчеркнул Адамс. Они сердито уставились друг на друга.
Андерсен нарушил молчание:
— Мы не нашли никакого следа. Нечего было и пытаться даже. Саттон ничего не понимал в механике. Совершенно ничего. Я проверил это. У него не было естественного влечения к этому. А чтобы починить атомный двигатель, нужен человек большой эрудиции. Починить, а не построить. А в этой ситуации нужна была полная реконструкция.
Шаллкросс заговорил впервые, мягко и тихо, не изменяя своей удобной позы.
— Может, мы неправильно начали, — сказал он. — Начали с середины. Если бы мы начали сначала, заложили фундамент, мы могли бы лучше понять, что случилось.
Все вопросительно посмотрели на него, недоумевая, что он имел в виду. Шаллкросс, увидев, что все ждут от него продолжения, вновь обратился к Адамсу:
— У вас есть какие-нибудь сведения об этом мире, мире 61 Лебедя, куда уходил Саттон?
Адамс учтиво улыбнулся:
— Мы не уверены. Очень похоже на Землю, возможно. Мы никогда не могли подойти достаточно близко, чтобы узнать точнее. Это седьмая планета 61 Лебедя. Могла быть любая из шестнадцати планет этой системы, но автоматически вычислили, что на седьмой планете наилучшие условия для существования жизни.
Он сделал паузу, осмотрел окружающих — все они ждали продолжения его рассказа.
— 61 Лебедя, — Адамс откашлялся, — наш ближайший сосед. Она была одним из первых Солнц, к которой направился человек, когда вышел за пределы Солнечной системы. С тех пор она была шипом, уязвляющим самолюбие человечества.
Андерсен ухмыльнулся.
— Потому что мы не могли расколоть этот орешек. Адамс кивнул.
— Верно. Нам мешали неизвестные силы в Галактике, которые утаивают от человека какие-то секреты всякий раз, когда он берется за их исследование. Мы, конечно, встречали множество странных явлений. Например, планетные условия, которых мы до сих пор не встречали. Странные, страшные формы жизни. Экономические системы и психологические концепции, которые ставили нас в тупик и все еще причиняют нам головную боль каждый раз, когда мы о них думаем. Но мы всегда могли, по крайней мере, знать то, что нас превосходило, а с 61 Лебедя это не так. Мы не смогли даже попасть туда. Планеты или покрыты облаками, или экранированы, поэтому мы никогда не видели поверхности ни одной из них. А когда мы приближались к системе на расстояние нескольких миллионов миль, мы начинали скользить, — он посмотрел на Кларка, — это правильное определение, не так ли?
— Для этого нет слова, — ответил ему Кларк. — Но термин «скольжение» подходит так же, как и любой другой. Вас не останавливают и не тормозят, но вас отбрасывают. Как если бы корабль попал на лед, хотя это намного более скользко, чем лед. Что бы это ни было, оно не регистрируется. Никаких сигналов, ничего, что можно было бы увидеть и что оставило хотя бы малейшее мерцание на экранах приборов, но вы входите в это и соскальзываете с курса. Сделаете поправку, соскальзываете снова. В старые времена попытка достичь этой системы и невозможность приблизиться к ней хотя бы на милю ближе какой-то границы, доводила людей до сумасшествия.
