Семен решил напиться. Он спустился вниз и жадно припал к роднику. Вода в нем была удивительно прозрачной и холодной, от нее сразу же заломило зубы.
В это время над его головой что-то зашуршало, и в ручей, почти к самому лицу Семена, скатился ком земли. Семен увидел в зарябившей воде чье-то колыхающееся отражение. Сразу мелькнула тревожная мысль: «Немец!» Семен схватил автомат и резко вскочил.
— Хальт! Хенде хох![1], — крикнул он, поводя вокруг стволом автомата.
Никто не ответил.
— Стрелять буду! — предупредил Семен уже по-русски.
Густой куст полыни шевельнулся, и над ним показалась сначала свалявшаяся шапка волос соломенного цвета, потом испуганное, щедро обрызганное крупными веснушками лицо мальчика.
— Ты… ты чего? — спросил Семен, опуская автомат. И смущенно, стыдясь напавшего было страха, добавил: — Ну, чего прятаться-то, вылазь уж. Ты чей же будешь?
— Наши! — радостно крикнул мальчишка и кубарем скатился к ногам матроса. Он обхватил тонкими грязными ручонками колени Семена, терся о них соломенной головой и сквозь слезы повторял одно и то же слово: — Наши! Наши!
На вид мальчишке было лет девять, но Семен догадывался, что, может, года на два больше, — уж больно отощал мальчонка, да и, видать, пережил многое. Семена охватила жгучая жалость, и голос его предательски дрогнул, когда он сказал:
— Ну ладно, успокойся, милый.
Подползли Дроздов и Тихонов. Лейтенант, свесившись с края оврага, строго спросил:
— Это еще что такое?
— Да вот парнишку обнаружил, товарищ лейтенант, — доложил Семен. — Должно быть, заблудился или потерялся.
Мальчик с тревогой поглядел на строгого лейтенанта и прижался к Семену, будто просил у него защиты.
— Вишь, как измучился, бедный… — Семен осторожно погладил мальчика по голове. — Видать, шибко напуганный. Ишь, жмется. Ласковый…
— Мать вот узнает, приласкает по голому месту… — заворчал вечно чем-нибудь недовольный и мрачный радист Тихонов. — Война, а они тут бегают…
— Мамку немцы сожгли в избе, — сказал мальчик и снова заплакал.
Лейтенант строго зыркнул на Тихонова, тот смущенно кашлянул и отвернулся. Семен знал, что у Тихонова в Ленинграде при бомбежке погибли мать и жена, догадался, как сейчас неловко Тихонову, и пожалел его.
Некоторое время все молчали. Немецкая батарея неожиданно прекратила огонь, и в наступившей тишине звонче залепетал родник, громче стали всхлипывания мальчика.
— Сирота, стало быть, — грустно подытожил Семен и спросил: — Что с ним делать-то станем, товарищ лейтенант?
— Пусть пока посидит здесь, в овраге, а на обратном пути возьмем с собой. Может, и попадет нам за это, да ведь куда его денешь теперь?
— Дяденька, я не останусь тут! Можно, я тоже с вами? Ну возьмите…
В голосе мальчика звучало такое отчаяние, в робком взгляде было столько мольбы, что лейтенант почувствовал, как к горлу подкатывает тугой ком, и судорожно сглотнул.
— Ладно, — выдавил он. Почесал затылок и уже решительно бросил: — Пошли!
Теперь лейтенант и радист ползли впереди, а Семей с мальчиком — за ними. Мальчик скоро устал, хотя и не подавал виду, но Семен заметил это и по его частому дыханию, и по взмокшему вихру. Этот вихор особенно растрогал Семена, он был таким аккуратным, будто парня корова лизнула. Опять вспомнилась деревня, теперь уже и свое босоногое детство, но Семен отогнал эти некстати нахлынувшие воспоминания. Сделав небольшую остановку, Семен заботливо наставлял мальчика:
— Ты не шибко пригибайся, и так не видно в траве-то. Ты на локтях да на коленках старайся, так малость полегче и побыстрее.
Однако сам же вскоре прижал мальчика к земле, заметив, что лейтенант и радист поползли осторожнее, с оглядкой. Они были уже метрах в тридцати-сорока от вершины кургана и, видимо, опасались, как бы не напороться на немцев.
Однако все обошлось благополучно; на вершине кургана никого не оказалось, вся она была исклевана снарядами и минами. В одной из воронок на скате, обращенном к немецкому переднему краю, и укрылись лейтенант Дроздов и матрос Тихонов, а Семен Никифоров с мальчиком притаились по эту сторону. Семену тут и полагалось быть: в случае выхода из строя рации он должен был флажным семафором передавать данные на эсминец. Семен показал мальчику этот эсминец: маленький, будто игрушечный силуэт, неподвижно застывший в зелено-голубой чаше залива. Погода стояла тихая, солнечная, видимость была хорошей, и на эсминце можно было различить фигурки людей и даже бортовой помер, выведенный белой краской по носовой части корпуса: 23.
Вынув из-за пазухи флажки и положив их под бок мальчику, Семен сказал:
— Лежи тут тихо, не высовывайся, — и осторожно пополз на вершину кургана. С нее хорошо был виден лежащий километрах в полутора лесок, в котором, наверное, и укрывалась немецкая батарея. К опушке леса жалась небольшая деревенька, от нее осталось всего три или четыре целых избы, остальные были разрушены пли сожжены, улицу обозначал лишь нестройный ряд печных труб, могильными крестами торчавших над закопченными фундаментами.
— Это наша Васильевка, — пояснил мальчик.
Семен и не слышал, как он подполз, и сердито зашипел:
— А ну марш назад! Я что тебе велел?
Мальчик отполз назад и притаился в траве.
Тихонов развертывал рацию. Пока он наладит связь с эсминцем, а лейтенант произведет все расчеты, пройдет минут десять. «Пожалуй, успею покормить мальчонку, а то ему на обратный путь силенок не хватит», — решил Семен и сполз с вершины кургана. Развязав мешок, достал хлеб, банку консервов, открыл ее и предложил мальчику:
— На-ка, перекуси.
По тому, как жадно мальчик набросился на еду, Семен догадался, что он голодает давно. «Много давать нельзя, а то как бы заворот кишок не случился», — подумал Семен и посоветовал:
— Ты не торопись, прожевывай хорошенько. Тебя как звать-то?
— Колькой. Васильев — фамилия. У нас в деревне почти все Васильевы; может, поэтому она так и называлась.
— Ну, а я, стало быть, Семен Никифоров. Лет-то тебе сколько?
— Тринадцать.
— Ишь ты! А на вид никак не дашь. Отощал ты, брат. Ну ничего, вот придем на эсминец — откормишься. У нас на корабле еда первоклассная. По военным временам, конечно. Погоди-ка…
Из воронки, где укрылись лейтенант Дроздов и радист, послышался треск и писк рации, и Тихонов доложил:
— Товарищ лейтенант, связь есть!
— Добро, — отозвался лейтенант. — Только вот батарею не вижу. Боюсь, что на карте она нанесена неточно, да и переместиться могла. А она, как назло, молчит. Ну-ка передай, чтобы попросили пехоту малость пошебуршить, авось откликнется батарея, тут мы ее и засечем поточнее.
