— Друг?
— Твой мертвый друг, — пояснил Питер и улыбнулся. — Нам сюда. Там, где заканчивались исторические могилы, начинались более современные. Мы быстро углублялись в центр кладбища, всматриваясь в надгробия. Я тоже смотрел, не зная, что я хочу тут увидеть. Уже остановившись, я понял, что хочу увидеть ничего. Мы стояли у каменного ангела, тяжело смотрящего на нас из-под опущенных век. В руках каменный юноша держал контрабас, а гладкими крыльями прикрывал плиты, утопленные в земле. Мара села прямо на траву, не обращая внимания на свои светлые брюки. Задумчиво погладила холодный камень, на котором было написано: «Мумр Кристенсен. 1883–1962. Его любящая жена — Ингрид Кристенсен, 1899–1967. И их дети» — трое мальчиков, подумать только. Я сжал плечо Мары, заставляя ее подняться на ноги. Мара улыбалась, спокойно смотря на могилу человека, с которым провела столько лет. Питер выглядел грустно-виноватым — видимо, из-за того, что не испытывал достаточной скорби по умершему достаточно давно товарищу.
— Это еще не все, — сказал он, качаясь с пятки на носок своих золотых конверсов. Ему не терпелось поделиться, невзирая на очевидно требующуюся минуту молчания.
— Ну, показывай, — ответила Мара. Голос у нее был спокойный, собранный. Она даже продолжала улыбаться. — Нильс, не дави.
— Чего? — удивился я и поднял руки, показывая, что давить нечем.
— Твоим унынием можно укрываться в холодные ночи, — она похлопала меня по локтю и пошла следом за Питером. Я пошел за ними, искренне ничего не понимая. На трамвае мы доехали до кафе, в котором, как сказал Питер, пекли чудесные капкейки. Он заказал что-то на свой вкус и повел нас в зал, чтобы представить… Мумру.
— Это Мумр, — сказал Питер и замер, ожидая нашей реакции. Мара представилась и села, взяв с подноса в руках Пита один капкейк. Я остался стоять, рассматривая этого Мумра. За столом сидел парень едва за двадцать, одетый в темное. С крупным носом и тяжелыми веками, и да, я бы мог поручиться, что именно так выглядел бы Мумр, если бы был моложе лет на двадцать (и еще на сто).
— Это ваш дед воевал с моим прадедом? — Мумр-младший привстал, протянул мне руку. — Очень приятно с вами познакомиться… Нильс?
— Нильс, — я пожал его руку и тоже сел. Парень улыбнулся, но, к чести своей, тупо шутить не стал. Питер упал рядом с Мумром и по-хозяйски закинул руку на его спинку стула. На наши с Марой вопросительные взгляды он ответил вызывающей улыбкой.
— Я тоже интересовался историей прадеда на войне, все-таки меня назвали в честь него. Но он мало что рассказывал. Только больше все смешные истории — например, что-то про убитого солдата, который вскочил и побежал, чем страшно напугал сослуживцев. Я усмехнулся. Да уж, веселая история. Куда веселее. Мара слушала, благосклонно улыбаясь. Я смотрел на Мумра-младшего, ожидая, что тот хоть на мгновение посмотрит на девушку. Не смотрел — говорил со мной и если отводил взгляд, то только чтобы улыбнуться Питеру. Ну, дела. Что бы сам Мумр об этом сказал?
— Каким был твой прадед? — спросил я. А что еще было спросить? Мумр-младший задумался. Почесал затылок и осторожно взялся за вишнево-черничный капкейк.
— Знаете, он был счастливым человеком. И это все, что я о нем знаю. Я его не застал, к сожалению. Но это ведь немало, я так думаю.
Для человека, который прошел через такую войну и выжил. Да, я думаю, что это очень много.
— Мне пора, — Мара вдруг поднялась из-за стола, держа в руке надкусанный кекс, и обратилась к Питеру: — Мы поедем. Ты с нами?
— Нет, — Питер довольно улыбнулся, сыто щурясь. — Я останусь здесь на ночь. Да?
— Да, — согласился Мумр, принимаясь за сладкое. Я бы еще остался. Спросил что-то еще. Но правнук Мумра — это все-таки не то же самое, пусть даже его зовут так же. Питер, похоже, просто хотел похвастаться. И он это сделал. Я поднялся.
— Да, приятно было познакомиться. Будем ждать вас в гости. Питер вопросительно на меня уставился. Я улыбнулся и пожал плечами.
— До свидания. Мы раскланялись и вышли. Мара подхватила меня под локоть. Мы вместе шагали к вокзалу, но не прошли и десяти шагов, как я понял, что безумно устал. Слишком всего этого было много — всего за несколько дней у меня не стало семьи, друзья — и те пропали, решив, что для них «слишком». А для меня, думаете, нет? Не слишком?
— Как ты? — спросила Мара. Она остановилась, чтобы заглянуть мне в глаза.
— Ну, как… — протянул я и не придумал ничего лучше, кроме как шаблонно ответить: — Я оставил на войне двоих друзей — как ты думаешь, как я? Мара понимающе кивнула. Задумчиво потерла переносицу — и, глядя на ее тонкий нос, я собрал последний кусочек паззла.
— Мара…
— Нет, — ответила она. — Не знаю, что ты хочешь спросить, но с тебя хватит ответов. Возвращайся домой. Мы остановились на перекрестке, пропуская поток велосипедистов, а за ним — робких автолюбителей.
— Домой? — уточнил я. — В квартиру, где нет жены?
— Господи, Нильс, — Мара рассмеялась, цепляясь за мой локоть. — Ты ничего не понял? Твой дед умер в восемнадцатом. В это время у него еще не было детей. Ты понимаешь, Нильс? Тебя нет, вот что. Да, не понял. Но эту новость я воспринял на удивление спокойно.
Так, как будто подсознательно давно уже с этим смирился. Да что уж — и даже обрадовался.
— Так что дом на улице Нетинебудет теперь твой. Да, вот еще, — она вложила в мою руку бумажку, но было не до того. Мара выпустила мой локоть из руки.
— Стой! А ты куда?
— Пойду прогуляюсь, — ответила она, удаляясь, как в старой кинохронике — рывками. — Вернусь лет через десять, соскучиться не успеешь. И она все удалялась, пока наконец не повернулась и не пошла вперед быстрым шагом, ныряя под согнувшиеся над улицей деревья. Ее фигура вытянулась, потемнела, на мгновение оленьи рога переплелись с ветвями деревьев, и Мара пропала.
— Пока-пока, — сказал я и развернул бумажку, которую она дала.
На клочке салфетки был нацарапан адрес питомника — совсем недалеко от вокзала, на который прибудет мой поезд через три (может, больше?) часа.
Несмотря на усталость, навалившуюся на меня, я приободрился и быстрее направился к станции. Потому что еще остались друзья, которым требовалась моя помощь.
