Для чего? Она задумалась. О! О да! Правильно!
— Для рации. Для сигнала.
Никакого ответа.
Громкоговорители лежали на гравии, уставясь на нее сотнями глаз.
Она дернула стартер «веспы», маленький движок кашлянул и ожил. Эхо заставило ее поморщиться. Оно прозвучало как ружейный выстрел. Она хотела выбраться из этого ужасного места, прочь от всех этих уставившихся на нее громкоговорителей.
Она должна была выбраться.
Она потеряла равновесие, когда огибала автостоянку. Будь она на асфальтированной мостовой, смогла бы удержаться, но заднее колесо «веспы» забуксовало на рыхлом гравии, и она с треском упала, прикусив до крови губу и разодрав щеку. Она поднялась с широко распахнутыми и полными страха глазами и поехала дальше, вся дрожа.
Теперь она была на аллее, по которой когда-то машины въезжали в автокинотеатр, и билетная касса, похожая на маленькую пограничную будку, оказалась как раз впереди нее. Она выберется отсюда. Она уберется прочь. Ее рот обмяк от чувства благодарности.
Позади нее сотни громкоговорителей снова разом ожили, и теперь голос запел жуткую песню, без всякой мелодии:
— Я БУДУ ВИДЕТЬ ТЕБЯ… ВО ВСЕХ СТАРЫХ ПРИВЫЧНЫХ МЕСТАХ… КОТОРЫЕ ОБНИМАЕТ СЕРДЦЕ МОЕ… ВЕСЬ ДЕНЬ НАПРОЛЕЕЕЕЕТ…
Надин закричала своим новым, хриплым, каркающим голосом.
И тогда раздался громкий, жуткий смех — темный и пронзительный гогот, который, казалось, заполнил всю землю.
— БУДЬ УМНИЦЕЙ, НАДИН, — прогрохотал голос. — СДЕЛАЙ ВСЕ ХОРОШО, МОЯ ПРЕЛЕСТЬ, МОЯ ДОРОГАЯ.
Она выбралась на дорогу и помчалась обратно в Боулдер, выжимая из «веспы» ее предельную скорость, оставляя за собой бестелесный голос и глазеющие на нее громкоговорители, но… унося их в своем сердце, сейчас и навсегда.
Она дожидалась Гарольда за углом автобусной станции. Когда он увидел ее, лицо его застыло и с него сошла вся краска.
— Надин… — прошептал он. Корзинка для ленча выпала из его руки и брякнулась на мостовую.
— Гарольд, — сказала она. — Они знают. Нам нужно…
— Твои волосы, Надин, ох, Боже мой, твои волосы… — Его лицо, казалось, превратилось в одни глаза.
— Выслушай меня!
Он усилием воли постарался взять себя в руки.
— Ла… ладно. Что такое?
— Они пришли к тебе домой и нашли твой дневник. Они взяли его с собой.
На лице Гарольда отразилась борьба разных чувств — злобы, ужаса, стыда. Мало-помалу они стерлись, и тогда, как какой-то жуткий мертвец, вылезший из глубоких вод, на лице Гарольда появилась и застыла ухмылка.
— Кто? Кто это сделал?
— Я не знаю всего, да это и не имеет значения. Одной из них была Фрэн Голдсмит, я уверена в этом. Может быть, еще Бейтман или Андервуд. Я не знаю. Но они придут за тобой, Гарольд.
— Откуда ты знаешь? — Он грубо схватил ее за плечи, вспомнив, что это она засунула гроссбух обратно под кирпич в камине. Он тряс ее как тряпичную куклу, но Надин смотрела на него без всякого страха. Она находилась лицом к лицу с вещами пострашнее, чем Гарольд Лодер, этим долгим-долгим днем. — Ты, сука, откуда ты знаешь?
— Он сказал мне.
Руки Гарольда опустились.
— Флагг? — шепотом проговорил он. — Он сказал тебе? Он говорил с тобой? И оттого с тобой случилось это? — Ухмылка Гарольда стала кривой, как оскал несущейся на коне старухи-смерти.
— О чем ты говоришь?
Они стояли рядом с магазином электротоваров. Взяв ее снова за плечи, Гарольд повернул ее лицом к стеклу. Надин долго смотрела на свое отражение.
Ее волосы стали белыми. Совершенно белыми. Не осталось ни единого черного волоска.
«О, как я люблю любить Надин».
— Пошли, — сказала она. — Нам нужно выбраться из города.
— Сейчас?
— Когда стемнеет. До тех пор мы спрячемся и соберем все пожитки, которые нам понадобятся в пути.
— На запад?
— Пока нет. После завтрашнего вечера.
— А может быть, я больше не хочу этого, — прошептал Гарольд. Он все еще не мог оторвать глаз от ее волос.
Она взяла его за руку, положила его ладонь себе на волосы и сказала:
— Слишком поздно, Гарольд.
Фрэн и Ларри сидели за кухонным столом в доме Стю и Фрэн и пили кофе. Внизу Лео играл на своей гитаре — той, которую Ларри помог ему выбрать в магазинчике «Земные звуки». Это был чудесный шестисотдолларовый «Гибсон» с отполированным вручную грифом из вишневого дерева. Потом, сообразив кое-что, он достал мальчику фонограф на батарейках и около дюжины альбомов с «народниками» и блюзами. Сейчас с ним была Люси, и снизу доносилась поразительно точная имитация блюза «Запруда» Дейва ван Ронка.
Уже пять дней дождит,
И небо стало черным… в ночи…
Беда, беда сегодня
В дверь к нам постучит.
Через арку, ведущую в гостиную, Фрэн и Ларри могли видеть Стю, сидевшего в своем любимом мягком кресле с раскрытым гроссбухом Гарольда на коленях. Он сидел так с четырех часов вечера. Сейчас было девять и уже совсем стемнело. От ужина он отказался. Когда Фрэнни взглянула на него, он перевернул страницу.
Внизу Лео закончил «Запруду» и сделал передышку.
— Он хорошо играет, правда? — сказала Фрэн.
— Лучше, чем я сейчас и… когда-нибудь потом, — ответил Ларри и сделал глоток кофе.
Снизу неожиданно раздался знакомый аккорд, быстрый спуск по ладам в не очень типичной для блюза манере, от которого чашка кофе Ларри застыла в воздухе. А потом голос Лео, тихий и вкрадчивый, присоединился к медленному ритму:
Эй, детка, я пришел сюда сегодня.
И пришел я вовсе не для ссоры.
Я хочу услышать лишь одно.
Скажи, я пойму твой ответ,
Детка, по душе ли тебе твои парень?
Ведь лучше его в целом мире нет,
Детка, по душе ли тебе твой парень?
Ларри пролил свой кофе.
— Уууф, — сказала Фрэн и встала, чтобы принести салфетку.
— Я вытру, — сказал он. — Наверное, тряхнул чашкой вместо того, чтобы встряхнуться самому.
— Не надо, сиди. — Она принесла салфетку и быстро вытерла пятно. — А я помню эту вещицу. Она была знаменитой как раз перед гриппом. Она, по-моему, целый город свела с ума.
— Неудивительно.
— Как звали того парня? Ну, который написал ее?
— Не помню, — сказал Ларри. — Поп-музыка приходит и уходит так быстро.
— Да, но тут было что-то знакомое, — сказала она, кидая салфетку в раковину. — Забавно, когда это вертится у тебя на кончике языка, правда?
