— Мерзавец! Что ты затеял?! Зверь! Глег! Ты сожжешь меня, сожжешь дворец! Эй, кто-нибудь, на помощь! Пожар!.. — Поорав еще немного, Тимилата опомнилась и, бросив на вспыхнувшее белье кружевное одеяло, заколотила по нему босыми пятками.
Полюбовавшись этим любопытным зрелищем, Баржур-мал вышел в смежную комнату, где ай-дана совершала обычно утренний туалет, и принес оттуда кувшин и золотой кубок на длинной ножке. Плеснул темно-красного, почти черного, удивительно душистого вина в кубок, пригубил и прищурился, наслаждаясь изысканным вкусом.
— Потрясающе! И откуда это тебе привозят подобную прелесть?
Тимилата метнула в яр-дана гневный взгляд, но от криков и проклятий воздержалась, и Баржурмал посчитал это добрым предзнаменованием.
— Ну вот и славно. Ты наоралась, отвела душу, теперь перейдем к делу. Я сказал, что намерен жениться на тебе,'и если ты поразмыслишь, то убедишься, что это наилучший выход для нас обоих…
— Я скорее сдохну, чем выйду за сына рабыни! — желчно бросила Тимилата.
— Мананг мог пригласить на свое ложе любую высокородную госпожу, ты знаешь, женщины не обходили его своим вниманием. Но после смерти твоей матери он не желал смотреть ни на одну из них, и лишь моя матушка смогла принести ему утешение, — миролюбиво продолжал Баржурмал.
— Подлая сука! Грязная рабыня! Развратная тварь! Уличная подстилка!..
— Как бы то ни было, именно на ней Богоравный Мананг остановил свой выбор…
— Похотливый самец! Распутник! Кобель!..
— Я бы на твоем месте был более сдержанным, — терпеливо заметил яр-дан.
— Неужто ты можешь представить себя на моем месте?
— Могу. А не кажется ли тебе, что, разговаривая со мной в таком тоне, ты рискуешь оказаться на месте рабыни? — Баржурмал поднялся из кресла и сделал шаг к ложу, на котором скорчилась Тимилата. — На месте рабыни для удовольствий? — уточнил он и прыгнул на ай-дану. Подмял ее под себя, срывая остатки кружевной рубашки, и, заведя руки за голову, впился зубами в рот девушки.
Он не собирался ласкать ее, и ладонь, легшая на грудь Тимилаты, пальцы, стиснувшие сосок, должны были дать ей понять, что она находится в полной его власти. Ай-дана содрогнулась от омерзения, дернула головой, высвобождая губы, и, ощутив на них привкус крови, попыталась вцепиться зубами в щеку Баржурмала.
— Ты так ничего и не поняла. — Его рука сползла на живот и, словно таран, вонзилась между ее сдвинутых ног. — Я должен взять тебя в жены, хотя Предвечный видит, как мало это меня радует. Мы могли бы договориться обо всем полюбовно, но если тебе недоступны доводы рассудка, попробую убедить тебя иначе.
Пальцы его впились в ее лоно, и Тимилата закричала от боли и унижения. Вывернулась из рук Баржурмала и метнулась к краю постели, но яр-дан успел захватить ее волосы в кулак, рванул к себе, вдавил лицо в подушку, не давая дышать. Рука его по-хозяйски стиснула ягодицы ай-даны, раздвинула их…
— Женщины Чивилунга считают естественным, что мужчины берут их со всех сторон. В Ул-Патаре это не принято, но, может быть, тебе любопытно будет познакомиться со вкусами кочевников?
— Не-ет! — прохрипела Тимилата в намокшую от слюны и слез подушку, с ужасом осознав наконец, что он не шутит, не пугает ее и сделает с ней все, чему успел научиться от проклятых кочевников и собственных воинов. Если она не покорится, он сделает все, чтобы сломить ее, и в конце концов, искалеченную и поруганную, убьет, поскольку терять ему нечего. А обрести он с ее помощью может многое… Он пришел предложить ей спасительный для них обоих мир, и в конечном счете, если завтра его признают Повелителем империи, кто посмеет вспомнить родословную давшей ему жизнь женщины?..
— Ну? Ты все еще не уразумела, что выбора у тебя нет? — Горячее тело Баржурмала притиснуло ее к ложу, и Тимилата с отчаянием поняла, что это самый последний шанс, который дает ей Предвечный. Лучше бы, конечно, умереть, но яр-дан не отступится и, прежде чем она сумеет наложить на себя руки, надругается над ней самым изощренным способом…
— Стало быть, ты сама хочешь, чтобы я усмирял тебя, как строптивую рабыню? Хорошо же…
— Нет! Нет, пожалуйста! Не надо! Я согласна! Я… я буду твоей женой! выпалила она единым духом, боясь, что он снова ткнет ее носом в подушку и тогда ей уже не удастся вымолить пощады.
— Вот как? Значит, разума у тебя все же чуть больше, чем упрямства?
Он позволил ей перевернуться на спину и почувствовал, как непрошеная жалость сжимает сердце, мешает дышать. Зареванные глаза, искусанные губы, липкий холодный пот, струящийся по далеко не прекрасному телу… О, Предвечный, почему же люди так не хотят слушать и понимать друг друга?! Ведь можно же было обойтись и без этого, и без многого иного, если бы они хоть чуть-чуть думали о других и пытались увидеть мир глазами как своих близких, так и тех, кого привыкли причислять к врагам…
Баржурмал не заметил, когда руки его обняли ай-дану за плечи, а губы коснулись ее шеи. Не понял, как произошло, что, целуя ее горло, подбородок, мочки ушей и рот, он вдруг, вместо крови, пота и слез, ощутил совершенно иной, возбуждающий вкус… Не помнил, как стал целовать плечи и грудь, как пальцы ее очутились в его волосах, коснулись лба, прижали голову к дерзким, вызывающе набухшим соскам…
Руки его ласкали тяжелые бедра ай-даны, пальцы отыскивали уязвимейшие места, Тимилата выгибалась, закидывала голову и, хрипло дыша и постанывая, бормотала в забытьи:
— Хоро-шо-о… Брат… Муж мой… Радость моя… А-а-а! Она извивалась и корчилась, словно силясь вывернуться из-под Баржурмала, скинуть его с себя, но бесстыдно раскинутые ноги и вцепившиеся в плечи пальцы ее не позволяли ему усомниться в том, что они таки сумели поладить и легенда о влюбленном юноше, которую хотел создать Бокам, начинает обретать плоть. А когда, наконец, ай-дана издала вопль боли и блаженства, слышимый, наверно, в самых дальних покоях дворца, и из-за дверей опочивальни донеслись одобрительные выкрики джангов, яр-дан окончательно уверился, что «тысячеглазый» был прав — что бы ни случилось впоследствии, легенда об этой ночи облетит всю империю. И, хвала Предвечному, люди будут рассказывать о любви, а не об убийствах и насилии. О, если бы только эту, окропляющую брачное ложе кровь проливали люди, насколько счастливее была бы их жизнь, которую сами же они и портят друг другу с тщанием и упорством, достойными лучшего применения…
Верховный маг вошел в Чертог Средоточия мудрости и, не глядя по сторонам, прошествовал к креслу, стоявшему на небольшом возвышении посреди круглого зала. Послышался звук затворяемой Вартаром двери и шелест одежд тридцать шесть окружавших кресло доноров опустились на приготовленные для них коврики, скрестили ноги, положили ладони на колени и уставились на Гроссмейстера в ожидании сигнала. Тайгар прочитал короткое заклинание, являющееся ключом для доноров, и те, хором повторив последнюю, замыкающую энергетическую цепь фразу, затянули вводящую в транс песню-заклятие. Верховный Маг откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза, ибо даже рассеянный свет от скрытых за декоративными панелями светильников казался ему сейчас слишком ярким, и заставил себя расслабиться. До тех пор, пока тело его не насытится энергией доноров-магов, ему ничего не надо делать, ни о чем не надо беспокоиться.
