Алексей Доронин - Сорок дней спустя

В области, особенно в районе Междуреченска, но и под Новокузнецком тоже было много учреждений ГУИНА. Больше разве что в Мордовии. После огненной гибели городов среди уцелевшего населения области доля заключенных должна была быть значительной. В ИТК запасов не делают, вот и прошлись зэки по селам, как орды гуннов…

Саша остановился в домике на самой окраине, вдали от дороги, похожем на воплощение идеи Столыпина о хуторах и отрубах. Первым делом он предал земле - или лучше сказать "снегу" - прежних хозяев. Они почти ничего не весили. И дед, и бабка находились на последней стадии истощения, это было ясно по птичьим чертам лица и болезненной одутловатости. Он таких навидался вдоволь. Люди теперь в основном умирали двумя способами - или на обочинах заснеженных дорог, в тщетных поисках еды, или в собственных постелях, слабея от голода или лучевой болезни, пока не приходил день, когда они не могли подняться. Сам он предпочел бы пройти третьей дорогой - умереть от пули или ножа в борьбе за хлеб насущный.

Он знал, что дом защитит от любых животных, кроме тех, что ходят на двух ногах. От этих никакие запоры не помогут.

С трудом Александр преодолел соблазн положить в снежок у дверей один из капканов. Все они были нужны для главного дела - добывания пищи, да и не ахти какая это защита. Только покалечит и разозлит непрошенного гостя, а не убьет.

Для маскировки он изо всех сил старался поддерживать нежилой, заброшенный вид у своего жилища. Это было нетрудно, достаточно ничего не делать: не сбрасывать снег с крыши, не чистить дорожку, не чинить покосившийся забор. Короче, никак не бороться с подступающей энтропией. Все пять окон были закрыты ставнями, кроме незаметного окошка со стороны палисадника - с улицы его прикрывал разлапистый куст чего-то вроде черемухи. Запасной выход, чтоб крепость не превратилась в западню.

Здесь парень намеревался зимовать, делая короткие рейды в город.

Вечер того дня был отмечен радостным событием. Александру удалось добыть первую собаку, причем без единого выстрела. Он и сам не понял, как это у него получилось. Вроде все делал как раньше…. Это была не просто еда - вернулась вера в собственные силы. Он надеялся, что больше не будет жрать падаль, как шакал.

Облезлого и такого же тощего, как он, пса, ему удалось изловить при помощи капкана - по всему поселку, двигаясь от дома к дому, он насобирал восемь разномастных - от лисьих до медвежьих. Приманкой послужили остатки крысы.

Капканы Данилов расставил в радиусе ста метров от своего дома - отходить дальше было незачем. Потом Саша каждое утро обходил ловушки, двигаясь так, чтобы всегда в пределах досягаемости был забор или невысокий сарай. Это для того, чтобы не быть подкарауленным теми, на кого сам ведет охоту. Но раз от раза наживки оказывались нетронутыми.

Жаль, капканов маловато…. Найти бы еще штук десять… Магазины охотничьего снаряжения ему еще не попадались, да и те наверняка разграблены подчистую. Каждый раз, идя на проверку, он втайне боялся, что найдет совсем не ту добычу, на которую рассчитывает. Двуногую… Вероятность была ничтожной - занесенные снежком, капканы находились там, куда человек вряд ли сунется - но оно была.

Однако раз за разом все ловушки оказывались пустыми.

"Наверное, если какая живность и шляется в здешних местах, она успела набраться ума", - думал парень. Он совсем уже отчаялся, когда фортуна сжалилась над скитальцем, и во время очередного обхода Данилов наткнулся на издыхающую собаку. Псина была сантиметров пятьдесят в холке, но тянула всего килограмм на десять. Судя по всему, это была одиночка. Саше повезло, будь она в стае, недавние товарищи уже не оставили бы от нее и костей. Как это по-людски, черт возьми. Вот тебе и чувство локтя.

Данилов добил ее лопатой-штыковкой. Потом был настоящий пир. Теперь он мог честно говорить про охоту: "я на этом деле собаку съел". Саша изжарил и съел большущий кусок того, что в прежней жизни сошло бы за вырезку, но вместо чувства насыщения испытал адские муки: желудок отвык от работы. Корм оказался не в коня. Он знал, что после долгого голодания нельзя сразу налегать на пищу, но не мог пересилить себя.

Скоро от собаки остались рожки да ножки. На костях был сварен "корейский" суп с картошкой, точнее, очистками. Данилов хлебал получившееся варево, чувствуя, как по всему телу разливается приятное тепло. Вкус, как ни странно, был неплохой - делал свое дело содержащийся в приправе глютамат натрия. С ним можно съесть хоть галошу. С тех пор ему удавалось лишь чуток заморить червячка белковой пищей. По примеру Бенедикта из "Кыси", он готов был ловить даже мышей и крыс в подполе, но их не было. Как и тараканы, все грызуны давно повывелись.

*****

Он был совершенно один. На километры вокруг - мертвая снежная пустыня, занесенные снегом вымерзшие поселки, где, как ему казалось, не осталось ни души. И здесь, после конца света он обрел то, чего не имел никогда - покой. Вместе с опустошением пришло что-то еще, в чем ему сначала стыдно было себе признаваться. Чувство освобождения. Противоестественная легкость: когда знаешь, что некому о тебе плакать, сам перестаешь себя жалеть. Строки сами всплыли в голове, как отголосок былого.

Для сердец, чья боль безмерна,

Этот край-целитель верный.

Здесь, в пустыне тьмы и хлада

Здесь, о, здесь их Эльдорадо…

Раньше мысль, что после всего он сможет жить, казалась ему кощунственной. Но… "все проходит, и это пройдет". Такого равновесия в душе, как сейчас, он не чувствовал никогда. Всегда из-за чего-то беспокоился, обвинял себя. Какими же нелепыми казались ему его прежние годы…. Зачем нужна "погоня за счастьем"? Он понимал это и раньше, но принял только теперь, когда, потеряв все, обрел свободу.

"Долгие страдания не бывают сильными, а сильные - долгими" - говорил какой-то мудрец. Только теперь Саша понял, насколько верны эти слова. У любой бездны есть дно, ниже которого падать некуда. Можно лежать, а можно попытаться выкарабкаться.

Иногда ему снились сны, нечеткие, как театр теней. В основном перед ним проносились последние пять лет - годы учебы, работы, серые будни, не вызывавшие приятных воспоминаний. Те моменты жизни и лица, которые были ему дороги, никогда не снились. Правда, и кошмары обходили стороной. Он достиг равновесия - ни счастья, ни горя. Если верить буддистам, это и была свобода.

Он не просто надел на свои чувства броню, как тот Химейер на тот бульдозер. Это было глубже. Прежний хлюпик с его меланхолией и стишками уходил навсегда. Тот, кто приходил ему на смену, разговаривал и думал прозой.

Два человека бежали на лыжах через лесной массив. Сосны и лиственницы стояли стеной по обе стороны широкой тропинки. Только по равным промежуткам между деревьями можно было догадаться, что это не тайга, а лесопосадки, хоть и запущенные и заросшие за тридцать лет. Где-то позади остался замерзший пруд, а еще дальше - вырезанный неделю назад поселок.