Она замолчала. Ким и Ольгадо стояли перед ней, прижавшись к стенке, словно это был расстрел и ее слова были пулями. Тихо, но с силой Эла продолжала:
— По моему убеждению, Глашатай Мертвых — наш единственный шанс на то, чтобы снова стать семьей. И секреты матери — это последний барьер на его пути. Поэтому сегодня я рассказала ему все, что я знаю о маминых файлах, потому что я хочу передать ему каждую крупинку истины, которую я смогу найти.
— Тогда ты тоже изменница, и хуже всех, — сказал Ким дрожащим голосом. Он был готов расплакаться.
— А я утверждаю, что, помогая Глашатаю, я доказываю свою верность, — ответила Эла. — Настоящая измена — в том, чтобы подчиниться матери, потому что все, чего она хочет, к чему она стремилась всю жизнь, — это ее гибель и гибель этой семьи.
К удивлению Элы, расплакался не Ким, а Ольгадо. Конечно, слез не было, потому что железы удалили, когда вставляли глаза. Поэтому ничто не предвещало, что он заплачет. Вместо этого он согнулся, всхлипывая, затем соскользнул вдоль стены, сел на пол, уронив голову между колен, и сидел, всхлипывая. Эла поняла, почему: она сказала, что в его любви к Глашатаю нет неверности, что он не согрешил, и он поверил, когда она сказала это, он знал, что это правда.
Она подняла глаза от Ольгадо и увидела мать, стоящую и дверном проеме. Эла почувствовала слабость, дрожа от мысли о том, что мать могла услышать.
Но мать не была рассерженной, только немного грустной и очень усталой. Она смотрела на Ольгадо.
Ким наконец обрел голос.
— Ты слышала, что сказала Эла? — гневно спросил он.
— Да, — сказала мать, не отводя глаз от Ольгадо. — И очень может быть, что она права.
Эла была потрясена не меньше, чем Ким.
— Идите в свои комнаты, дети, — тихо сказала мать. — Мне нужно поговорить с Ольгадо.
Эла сделала знак Грего и Куаре, и они соскользнули со своих стульев и подбежали к ней, глядя на происходящее широко открытыми глазами. В самом деле, даже отцу никогда не удавалось довести Ольгадо до слез. Она увела их из кухни в спальню. Было слышно, как Ким прошел по коридору в свою комнату, захлопнул за собой дверь и бросился на кровать. А в кухне всхлипы Ольгадо стихли, а потом прекратились, когда мать обняла его, впервые с тех пор, как он потерял зрение, и успокаивала его, и молча плакала над ним, раскачиваясь взад и вперед.
Миро не знал, что и думать о Глашатае Мертвых. Он всегда считал, что Глашатай должен быть похож на священника, хотя бы на священника, каким его обычно представляют. Спокойный, задумчивый, отдаленный от мира, тщательно старающийся оставить действия и решения другим. Миро ожидал, что он должен быть мудрым.
Он не ожидал, что Глашатай будет таким — бесцеремонным, опасным. Конечно, он был мудрым, он видел сквозь притворство и все время говорил немыслимые вещи, которые оказывались верными. Как будто он так хорошо знал человеческий разум, что мог видеть прямо у тебя на лице такие потаенные желания, такие скрытые истины, о которых ты и сам не догадывался.
Сколько раз Миро стоял вот так рядом с Уандой, наблюдая, как Либо общается со свинками. Но они всегда понимали, что Либо делает; они знали его методы и его цели. Однако образ мыслей Глашатая был совершенно чужд Миро. Несмотря на то, что он имел человеческий облик, иногда он казался Миро фрамлингом, он мог быть таким же непостижимым, как и свинки. Он был таким же раманом, как и они, чужим, но не животным.
Что заметил Глашатай? Что он увидел? Может быть, лук, который нес в руке Эрроу? Высушенный на солнце горшок, в котором отмачивали вонючие корни мердоны? В чем он увидел «сомнительную деятельность», а в чем — местные обычаи?
Свинки разложили на траве книгу.
— Ты это написал? — спросил Эрроу.
— Да, — сказал Глашатай Мертвых.
Миро посмотрел на Уанду. Ее глаза светились злорадным торжеством. Все-таки Глашатай лжет.
В разговор вмешался Хьюмэн:
— Те двое, Миро и Уанда, считают, что ты лжешь.
Миро тут же посмотрел на Глашатая, но тот даже не взглянул на них.
— Конечно, — ответил он. — Им в голову не пришло, что Рутер сказал вам правду.
Спокойные слова Глашатая смутили Миро. Возможно ли это? В конце концов, люди, которые путешествовали между звездными системами, пропускали десятилетия, иногда века, добираясь от одной системы до другой, иногда до пятисот лет. Не так уж много таких путешествий нужно, чтобы прожить три тысячи лет. Но это было бы слишком невероятным совпадением, если бы здесь появился тот, первый Глашатай Мертвых. Правда, первый Глашатай Мертвых и был автором книги; его заинтересовала бы первая раса раманов со времен баггеров. «Я не верю в это, — сказал себе Миро, — но приходится признать, что это может быть правдой».
— Почему они такие глупые? — спросил Хьюмэн. — Не знают истину, даже когда слышат ее?
— Они не глупые, — возразил Глашатай. — Так уж устроены люди: мы сомневаемся во всех наших убеждениях, кроме тех, в которые мы действительно верим, и в этих мы не сомневаемся никогда. Они не сомневались в том, что первый Глашатай Мертвых умер три тысячи лет назад, хотя они знают, что межзвездные путешествия продлевают жизнь.
— Но мы сказали им.
— Нет, вы сказали им, что Королева сказала Рутеру, что я написал эту книгу.
— Но поэтому они и должны были понять, что это правда, — сказал Хьюмэн. — Рутер умный, он один из отцов; он никогда бы не ошибся.
Миро хотел улыбнуться, но сдержался. Глашатай считал себя таким умным, и пожалуйста: когда все важные вопросы кончились, он ничего не может сделать с тем, что свинки упорно утверждают, что их мертвые говорят с ними.
— Увы, — согласился Глашатай, — мы не понимаем очень многого. И вы многого не понимаете. Мы должны много рассказать друг другу.
Хьюмэн сел рядом с Эрроу, разделив с ним почетное место. Эрроу не возражал.
— Глашатай Мертвых, — сказал Хьюмэн, — ты принесешь к нам Королеву баггеров?
— Я еще не решил, — ответил Глашатай.
Миро вновь взглянул на Уанду. Должно быть, Глашатай сошел с ума, раз он обещает сделать то, что сделать нельзя?
Потом он вспомнил слова Глашатая о том, что мы сомневаемся во всем, кроме того, во что мы действительно верим. Миро всегда считал очевидным то, что знали все — что все чужаки были уничтожены. Но что, если их Королева действительно спаслась? Что, если именно поэтому Глашатай Мертвых смог написать свою книгу, потому что он мог общаться с одним из баггеров? Это было чрезвычайно маловероятным, но это не было невозможным. Миро не знал наверняка, что все баггеры были убиты. Он знал лишь, что все так считали и что за три тысячи лет никто не смог представить свидетельства обратного.
Но даже если это и правда, как мог Хьюмэн знать это? Проще всего можно было бы объяснить это тем, что свинки включили историю Королевы и Гегемона в свою религию и не могли понять, что существовало много Глашатаев Мертвых и никто из них не был автором этой книги; что все баггеры мертвы и никакая Королева не могла появиться здесь. Это было бы самое простое объяснение, которое легче всего принять. Любое другое вынудило бы его признать возможность того, что тотем Рутера мог разговаривать со свинками.
— Что тебе нужно, чтобы решить? — спросил Хьюмэн. — Для того, чтобы добиться благоволения жен, мы приносим им подарки, но ты — мудрейший из людей, и у нас нет ничего, в чем бы ты нуждался.
— У вас есть много того, что нужно мне, — сказал Глашатай.
— Что? Разве ты не можешь делать горшки лучше, чем эти? Стрелы, которые летят точнее? Моя одежда сделана из шерсти кабры, но твоя намного мягче.
— Мне не нужны такие вещи, — сказал Глашатай. — Мне нужны правдивые рассказы.
Хьюмэн подался вперед, и его тело застыло в возбужденном предвкушении.
— О Глашатай! — воскликнул он, и его голос зазвенел от важности его слов. — Ты добавишь нашу историю к книге про Королеву и Гегемона?
— Я еще не знаю вашу историю, — сказал Глашатай.
— Спрашивай! Спрашивай нас обо всем.
— Как я могу рассказать вашу историю? Я Говорю только о мертвых.
— Мы мертвы! — воскликнул Хьюмэн. Миро никогда не видел его таким возбужденным. — Нас убивают каждый день. Люди заполняют все миры. Их корабли путешествуют сквозь тьму ночи от звезды к звезде и к другой звезде, заполняя все пустоты. И мы здесь, на нашей маленькой планете, сидим и смотрим, как небо заполняется людьми. Люди построили эту глупую ограду, чтобы не пускать нас внутрь, но это ничто. Небо, вот наша ограда. — Хьюмэн подпрыгнул высоко в воздух. — Смотри, как ограда бросает меня обратно на землю!
Он подбежал к ближайшему дереву, залез по стволу выше, чем Миро когда-либо видел; раскачался на ветке и бросился вверх. На какое-то мучительное мгновение он застыл в верхней точке своего полета, затем сила тяжести бросила его вниз, на твердую почву.
