Гусев открыл глаза. Сознание возвращалось, он стал слушать, — казалось — аппарат продвигается среди скоплений камней и щебня. Что-то навалилось, и поползло по стене. Шумело, шуршало. Вот, ударило в другой бок, — аппарат затрясся. Гусев разбудил Лося. Они поползли к наблюдательным трубкам, и сейчас же оба вскрикнули.
Кругом, в тьме, расстилались поля сверкающих, как алмазы, осколков. Камни, глыбы, кристаллические грани сияли острыми лучами. За огромной далью этих алмазных полей в чёрной ночи висело косматое солнце.
— Должно быть мы проходим голову кометы, — шопотом сказал Лось. — Включите реостаты. Нужно выйти из этих полей, иначе комета увлечёт нас к солнцу.
Гусев полез к верхнему глазку, Лось стал к реостатам. Удары в обшивку яйца участились, усилились. Гусев покрикивал сверху: — «Легче — глыба справа… Давайте полный… Гора, гора летит… Проехали… Ходу, ходу, Мстислав Сергеевич».
Алмазные поля были следами прохождения блуждавшей в пространствах кометы. Долгое время аппарат, втянутый в её тяготение, пробирался среди небесных камней. Скорость его непрестанно увеличивалась, действовали абсолютные законы математики, — понемногу направление полёта яйца и метеоритов изменилось: образовался всё расширяющийся угол. Золотистая туманность, — голова неведомой кометы и её след — потоки метеоритов — уносились по гиперболе — безнадёжной кривой, чтобы, обогнув солнце, снова исчезнуть в пространствах. Кривая полёта аппарата всё более приближалась к эллипсису.
Почти неосуществимая надежда возврата на землю пробудила к жизни Лося и Гусева. Теперь, не отрываясь от глазков, они наблюдали за небом. Аппарат сильно нагревался с одной стороны солнцем, — пришлось снять всю одежду.
Алмазные поля остались далеко внизу: — казались искорками, — стали беловатой туманностью и исчезли. И вот, в огромной дали был найден Сатурн, переливающийся радужными кольцами, окружённый спутниками. Яйцо, притянутое кометой, возвращалось в солнечную систему, откуда было вышвырнуто центробежной силой марса.
Одно время тьму прорезывала светящаяся линия. Скоро и она побледнела, погасла: — это были астероиды, таинственные маленькие планеты, бесчисленным роем вьющиеся вокруг солнца. Сила их тяготения ещё сильнее изогнула кривую полёта яйца. Наконец, в одно из верхних глазков Лось увидел странный, ослепительный, узкий серп, — это был Люцифер. Почти в то же время, Гусев, наблюдавший в другой глазок, страшно засопел и обернулся, — потный, красный.
— Она, ей-богу, она…
В чёрной тьме тепло сиял серебристо-синеватый шар. В стороне от него и ярче светился шарик, величиной с ягоду смородины. Аппарат мчался немного в сторону от них. Тогда Лось решился применить опасное приспособление — поворот горла аппарата, чтобы отклонить ось взрывов от траэктории полёта. Поворот удался. Направление стало изменяться. Тёплый шарик понемногу перешёл в зенит.
Летело, летело пространство времени. Лось и Гусев то прилипали к наблюдательным трубкам, то валились среди раскиданных шкур и одеял. Уходили последние силы. Мучила жажда, но вода вся была выпита.
И вот, в полузабытьи, Лось увидел, как шкуры, одеяла и мешки поползли по стенам. Повисло в воздухе голое тело Гусева. Всё это было похоже на бред. Гусев оказался лежащим ничком у глазка. Вот он приподнялся, бормоча схватился за грудь, замотал вихрастой головой, — лицо его залилось слезами, усы обвисли:
— Родная, родная, родная…
Сквозь муть сознания Лось всё же понял, что аппарат повернулся и летит горлом вперёд, увлекаемый тягой земли. Он пополз к реостатам и повернул их, — яйцо задрожало, загрохотало. Он нагнулся к глазку.
Во тьме висел огромный, водяной шар, залитый солнцем. Голубыми казались океаны воды, зеленоватыми — очертания островов. Облачные поля застилали какой-то материк. Влажный шар медленно поворачивался. Слёзы мешали глядеть. Душа, плача от любви, летела, летела навстречу голубовато-влажному столбу света. Родина человечества. Плоть жизни. Сердце мира.
Шар земли закрывал полнеба. Лось до отказа повернул реостаты. Всё же полёт был стремителен, — оболочка накалилась, закипел резиновый кожух, дымилась кожаная обивка. Последним усилием Гусев повернул крышку люка. В щель с воем ворвался ледяной ветер. Земля раскрывала объятия, принимая блудных сынов.
Удар был силён. Обшивка лопнула. Яйцо глубоко вошло горлом в травянистый пригорок.
Был полдень, воскресенье третьего июня. На большом расстоянии от места падения, — на берегу озера Мичиган, — катающиеся на лодках, сидящие на открытых террасах ресторанов и кофеен, играющие в теннис, гольф, футбол, запускающие бумажные змеи в тёплое небо, всё это множество людей, выехавших в день воскресного отдыха, — насладиться прелестью зелёных берегов, шумом июньской листвы, — слышали в продолжение пяти минут странный, воющий звук.
Люди, помнившие времена мировой войны, говорили, оглядывая небо, что так, обычно, ревели снаряды тяжёлых орудий. Затем многим удалось видеть быстро скользнувшую на землю круглую тень.
Не прошло и часа, как большая толпа собралась у места падения аппарата. Любопытствующие бежали со всех сторон, перелезали через изгороди, мчались на автомобилях, на лодках по синему озеру. Яйцо, покрытое коркой нагара, помятое и лопнувшее, стояло, накренившись, на пригорке. Было высказано множество предположений, одно другого нелепее. В особенности же в толпе началось волнение, когда была прочитана, вырубленная зубилом на полуоткрытой крышке люка, надпись: «Вылетели из Петербурга 18 августа 21 года». Это было тем более удивительно, что сегодня было третьего июня 25 года.
Когда, затем, из внутренности таинственного аппарата послышались слабые стоны, — толпа в ужасе отодвинулась и затихла. Появился отряд полиции, врач и двенадцать корреспондентов с фотографическими аппаратами. Открыли люк и с величайшими предосторожностями вытащили из внутренности яйца двух полуголых людей: — один, худой, как скелет, старый, с белыми волосами, был без сознания, другой, с разбитым лицом и сломанными руками, — жалобно стонал. В толпе раздались крики сострадания, женский плач. Небесных путешественников положили в автомобиль и повезли в больницу.
Хрустальным от счастья голосом пела птица за открытым окном. Пела о солнечном луче, о медовых кашках, о синем небе. Лось, неподвижно лёжа на подушках, — слушал. Слёзы текли по морщинистому лицу. Он где-то уже слышал этот хрустальный голос любви. Но — где, когда?
За окном, с полуоткинутой, слегка надутой утренним ветром шторой, сверкала сизая роса на траве. Влажные листья двигались тенями на шторе. Пела птица. Вдали из-за леса поднималось облако клубами белого дыма.
