В так называемой математике мы сумели дать определение неопределимого, основанное именно на его неопределимости, а это не так-то просто.
В области, называемой моралью, после долгих дискуссий мы пришли к выводу, что действия, связанные с продолжением рода, сами по себе не аморальны и не подлежат суровому осуждению. Из одного этого ты мог бы понять, что отвага наша не уступает нашей мудрости. Более того, развивая так называемую логику, мы вначале яростно утверждали, что добро — это добро, а позднее с тем же рвением принялись доказывать, что добро — это зло. И если где-нибудь, на земле или на небесах, существует какая-либо иная точка зрения, — будь спокоен, Амун-Ка-Зайлат, она от нас не уйдет, мы рассмотрим и ее.
Но, вероятно, наиболее выдающихся успехов достигли мы в области, известной как метафизика. Здесь установлено, что понятия бога и сущего равно необоснованны. Позже, опираясь на этот постулат, мы принялись возводить всевозможные системы воззрений, включающие в себя эти понятия. Мне не хватило бы времени даже на краткое перечисление всех этих систем. Скажу лишь, что сперва мы утверждали, что все сущее создано богом, потом решили, что сущее возникло само по себе, затем — что эти два необъяснимых понятия на самом деле представляют собой неделимое целое, также, впрочем, необъяснимое. Чуть позже было решено, что существовать может либо одно, либо другое в отдельности, далее — что ни того, ни другого нет вовсе, и в итоге, сделав невероятное усилие, мы пришли к мнению, что бога создало сущее, на чем дело застопорилось. Согласись, мы обладаем подлинным даром творить поразительные сочетания из элементов, которые сами по себе остаются для нас загадкой!
И во многих иных областях доказывали мы свою одаренность. Есть, к примеру, нечто, называемое литературой… Но, к сожалению, времени больше нет. Я не успею описать тебе все науки, в которых мы достигли совершенства. Однако я слезно молю тебя — не препятствуй, чтобы судьба пошла по мирному пути, и перенеси свою битву на несколько столетий в будущее!
Рыдания душили меня — так я разволновался, перечисляя наши разнообразные заслуги. Но бадариец, слушая мои слова, не скрывал нетерпения.
— Это невозможно, сын мой, — сказал он мне, — ибо величайшая битва, которую ты заклинаешь не начинать, должна разразиться именно в твоем веке. Гордись — тебе выпало стать свидетелем сражения, не имеющего себе равных во всем бесконечном времени… Излишне было бы напоминать, что все мои воины прошли специальную подготовку. Каждый из них в совершенстве овладел непростым искусством мгновенно передвигаться во времени так, чтобы загодя узнавать замыслы своих врагов, а также и последствия их действий. Все это ты сможешь увидеть собственными глазами.
— Пробил наш час, бадарийцы, — провозгласил он громовым голосом, обращаясь к своим воинам, — теперь вперед, сквозь время и пространство!
Громкие возгласы бойцов ответствовали ему. Но тут же раздался грозный рык перголийцев и злобный хохот неизвестно откуда взявшегося Джинг- Джонга. И мгновенно перед моими глазами, а также под взглядом бармена, невозмутимо продолжавшего складывать колонки цифр, закипела настоящая битва.
Это было устрашающее зрелище. Воздух прочерчивали нескончаемые ливни падающих звезд, в один миг превращавшихся в солдат, одетых в самое разнообразное платье. Я понял, что каждый из сражающихся, дабы обмануть противника, совершает мгновенные броски в прошлое и в будущее.
На моих глазах все бадарийцы внезапно куда-то сгинули, но тут же материализовались вновь, одетые в медвежьи шкуры и вооруженные каменными топорами. Они, вероятно, по ошибке залетели слишком далеко в прошлое. В ответ перголийцы растворились в сиянии разноцветных огней, а потом возникли в виде копьеносцев, построенных в каре. Я подумал, что передо мной македонская боевая фаланга. В свою очередь отряд бадарийцев преобразился в батальон мотосгрелков.
Мне пришлось наблюдать довольно занятные схватки. Благородный Амун-Ка-Зайлат сначала был одет в греческую тунику, потом — в латы средневекового рыцаря, восседавшего на боевом коне, также закованном в доспехи. Далее он превратился в американского солдата, а вслед за этим — в туго спеленутого младенца. Очевидно, по ошибке. Вскоре он исчез и возник снова в обличии уродливого скелета. Своими костлявыми пальцами он схватил Джинг-Джонга, на голове которого к этому моменту красовалась меховая шапка. Перголиец сделал неуловимое движение и стал гигантской доисторической обезьяной, глаза которой, впрочем, горели все тем же хорошо знакомым мне огнем. В ответ на это Амун-Ка-Зайлат рассыпался в прах.
На пороге кабаре валялись причудливые трупы, которые тут же вставали, осыпали друг друга разноязычными проклятиями, схватывались врукопашную, съеживались, раздувались, превращались в монстров, в зародышей, рассыпались в тлен. Перекрещивались лучи. Сплетались волны. Зал кабаре тонул в реках крови, которые тут же высыхали и пропадали.
Потом я увидел… Но как описать то, что не поддается никакому описанию? С меня было довольно. Я схватил чудом уцелевшую бутылку и единым духом осушил ее, чтобы разом избавить себя от всех этих кошмаров.
Бой мало-помалу стихал. Постепенно погасли лучи. Монстры испарились. Стало пусто и неуютно. Молчаливый бармен сметал в угол осколки стекла. Все воины куда-то подевались. Один лишь Амун-Ка-Зайлат сидел рядом и говорил:
— Налей мне чего-нибудь, друг мой, ибо сражение было нелегким. К тому же мысли мои путаются как никогда. Враги рассеялись во времени, но и наши солдаты тоже. Меня убивали, наверно, раз двенадцать, но зато, к великой моей радости, я успел сорок раз вышибить мозги Джинг-Джонгу, причем каждый раз в ином веке. Тем не менее отведать твоего славного винца, сдается мне, это не помешает.
— Но чем же все кончилось? — еле выговорил я.
Ну, сказал он уклончиво, — так сразу не объяснишь. Не знаю, с чего и начать.
Внезапно он показался мне постаревшим, усталым, сникшим. Даже внешний облик его изменился: лицо потеряло свою чеканность, осанка — прежнюю горделивость.
Послушай, — медленно начал он. Если не ошибаюсь, то истина заключается в следующем. Тебе известно, что Джииг-Джоне замышлял переселить в Бадари часть перголийцев. Так вот, нам удалось перехватить только их передовой отряд, в то время как подавляющее большинство иерголийцев высадилось у нас в гораздо более отдаленном прошлом. Задолго до моего рождения Бадари уже попала под влас ть этих существ, о которых мне отныне неудобно плохо отзываться.
Наступило молчание. Нет, я не бредил: он действительно съеживался и старел на глазах. Лицо его избороздили морщины. Еще одно, последнее чудо? Или я все-таки сошел с ума? Где я видел эту сатанинскую ухмылку, эти глаза, горящие дьявольской хитростью, эти тонкие губы?.. Он продолжал:
