Поуп помолчал, но я, казалось, чувствовал, как его взгляд сверлит мой мозг.
— Знаете, Крэтчит, — сказал он затем, — люди ведь выбирают профессию по самым странным порой причинам…
Еще один непонятный вольт непонятного человека. Я поднял на него глаза.
— Что вы подразумеваете, доктор?
Он вынул трубку изо рта и несколько секунд следил за струйкой дыма, завивающейся над мундштуком.
— Возьмите к примеру меня. В юности я увлекся физикой из-за… возможно, вам это покажется курьезным… из-за поэзии, в ней заложенной. В начальной школе — вообще-то на редкость унылом учебном заведении — меня, как сейчас помню, поразила музыка этой науки. Частицы со всей их необычностью, их красота. Восьмискладчатый Путь, проблемы симметрии. Пять Лепестков Единого Измерения — гребень топологии… Точно колдовской язык, на котором беседуют с богами. И я стал физиком. Возможно, это была ошибка.
— Вы показали себя в физике не так уж плохо?
Худое лицо погрустнело.
— Это только видимость, Крэтчит. А правда в том, что я кое-чего нахватался, обладая способностью организовывать и направлять работу других. Я куда больше критик, чем творец! Если я и добавил что-то к сумме наших знаний, то просто вынуждая других — подлинных новаторов — использовать свой талант в полную меру, подхлестывая их интеллектуально.
Говорил он как будто с глубокой искренностью, но я не мог понять, для чего он говорит это мне — и сейчас.
— Доктор, вами все восхищаются, — сказал я от души.
Вновь наступило длительное молчание: Поуп задумался о чем-то своем. Наконец он сказал:
— Если я и окажусь этого достоин, то не благодаря физике.
Он взглянул на свои часы, и по его губам скользнула легкая улыбка.
— Быть может, этот момент и наступил, — сказал он. — Крэтчит, не прогуляться ли нам немножко?
Он уже встал и выбил пепел из трубки в пустую тарелку.
— Где? — спросил я с удивлением.
— Идемте, идемте, Крэтчит, — ответил Поуп. — Небольшая разминка поможет нам собраться с мыслями.
Я вышел следом за ним в коридор, и мы повернули в направлении тренировочного сектора. Ныо-Хэнфорд не самое уютное место, даже когда кругом снуют люди. Но теперь после объявления тревоги, когда коридоры и служебные помещения были пусты, меня невольно пробирала дрожь. Я ни на секунду не мог забыть, что где-то в лабиринте, окружающем нас, полном призрачных отзвуков, прячется готовый на все человек, который держит жизнь всех нас в руке, направляющей шар. Я шагал рядом с Поупом, слушал глухое постукивание наших каблуков и пытался представить себе, какая "идея" им движет.
На пересечении двух коридоров нас остановил бледный как мел часовой. Поуп протянул ему листок, и он пропустил нас в полном молчании. Я до сих пор помню, какое юное и испуганное лицо было у этого часового.
Тренировочный сектор занимает значительную часть Нью-Хзнфорда. Там рабочие проходили обучение на безопасных моделях, точно повторяющих весь процесс производства, только без антивещества и ядерных источников энергии. Преподавание велось в трех аудиториях с амфитеатрами сидений. Мы прошли мимо внушительных двойных дверей. На одной висело объявление о завтрашней лекции: "13.30: страховочные системы, профилактика и проверка".
Дальше тянулись двери экзаменационных комнат и лабораторий, где проводились регулярные проверки физического состояния персонала с обязательной сдачей на анализ крови и мочи. Все было заперто, везде царила мертвая тишина.
Поуп ускорил шаг, словно точно зная, куда и зачем он идет. Мы не обменялись ни словом, после того как вышли из столовой. Наконец я не выдержал и спросил громким шепотом:
— Доктор, сказали бы вы мне, что у вас на уме!
Он поднял руку, делая мне знак замолчать, и остановился перед дверью тренировочного комплекса, где персонал отрабатывал процедуру аварийной эвакуации. Как почти все обитатели Нью-Хэнфорда, я ненавидел это место.
Поуп взглянул направо и налево. Он достал кольцо с магнитными ключами, отпер дверь и втолкнул меня в непроницаемую темноту — сумрак, к которому глаза постепенно привыкли, смоляной мрак, где слышалось слабое гудение аппаратуры. Я стоял, мокрый от пота, а перед глазами у меня плясали голубоватые искры. Раздался щелчок — это Поуп закрыл за собой дверь.
Вспыхнули плафоны, на мгновение меня ослепив.
— Добрый вечер, Ричард, — сказал кто-то.
— Добрый вечер, Нельс, — услышал я голос Поупа. — Как вы?
Мой взгляд сфокусировался на невысокой плотной фигуре в двух шагах передо мной. Смуглое лицо… математик Нельс Мехта.
— Я устал, Ричард, — сказал он. — Невыносимо устал.
Мехта был без пиджака: нашейный шарф развязан, рукава рубашки закатаны. А рядом с ним… Глаза у меня полезли на лоб. Рядом с ним в амортизированной левитационной люльке покоилось стальное яйцо, которое снес Нью-Хэнфорд. Крошка Тим.
— Микрофон и камеру вы обезвредили? — спросил Поуп почти обычным небрежным тоном.
Мехта кивнул.
— Инфракрасный канал замкнут на петлю видеозаписи пустого помещения. — Он кивнул на меня. — Крэтчита вы прихватили для поднятия тяжестей?
Я поглядел на Поупа, потом снова на Мехту. Уж не знаю, какое выражение застыло у меня на лице.
— Вот именно, — сказал Поуп. — Думаю, втроем мы как-нибудь справимся. А ваше мнение, Крэтчит?
Губы у меня шевелились, но я был не в силах произнести ни звука.
Поуп подошел к кинетрансу и встал у зияющего люка аппарата.
— Знаете, Крэтчит, это очень интересная штука. У нас их на Нью-Хэнфорде сотни, но, как это часто бывает с созданиями рук человеческих, мы, в сущности, понятия не имеем о тех физических законах, которые управляют их действием. — Он погладил ячейки генератора над открытой камерой. — Нам известно, что кинетранс разлагает материю — людей, машины и так далее, — преобразует в закодированный луч энергии, а затем мгновенно синтезирует их в запрограммированном пункте. Мгновенно, Крэтчит! Переданные лучом часы не уходят вперед и не отстают ни на долю секунды — вопреки многим возлюбленным предположениям о том, как функционирует Вселенная. Луч не пронизывает пространство между двумя пунктами, а предсказуемо возникает в заданой точке. Существует немало теорий о том, куда девается луч, когда он покидает передатчик и возникает в приемнике. Например… Но тут мне придется прибегнуть к божественному языку, про который я упоминал: он распространяется по горизонту измерения. А это своего рода грань между… — рука Поупа описала дугу, — всей этой Вселенной, то есть всем тем, что мы знаем, и… чем-то еще. Иными словами, луч проходит сквозь грань симметрии. А это, словно причесывание волос на бильярдном шаре, непостижимо, если только не применить золотой гребень топологии…
