— Саймон далеко не прост, — говорил Ванадий, — но он очень мне нравится, и я полностью ему доверяю. Он хотел знать, чем можно помочь мне. Когда я очнулся, слова вязли у меня во рту, левую руку частично парализовало, я потерял пятьдесят пять фунтов веса. Я знал, что мне еще долго не придется искать Каина, но тут же выяснилось, что Саймону известно, где тот находится.
— Потому что Каин позвонил ему и попросил порекомендовать частного детектива в Сан-Франциско, — вставила Кэтлин. — Чтобы выяснить, что произошло с ребенком Серафимы.
Улыбка Ванадия на изуродованном лице могла бы испугать многих, но Кэтлин она нравилась, потому что открывала несломленную душу.
— Эти два с половиной года меня поддерживало только осознание того, что я смогу добраться до мистера Каина и сделать все возможное, чтобы он понес заслуженное наказание.
Будучи детективом по расследованию убийств, Ванадий доводил до логического завершения девяносто восемь процентов дел, которыми занимался. Убедившись в том, что вычислил преступника, он не ограничивался только сбором улик. Обычные полицейские процедуры и методы он дополнял разработанными им приемами психологической войны, иногда тонкими, иногда — нет, которые зачастую заставляли подозреваемого совершать ошибки, выдававшие с головой.
— Четвертак в сандвиче. — Нолли улыбнулся: это было первое из оплаченных Саймоном Мэгассоном заданий.
Как по волшебству, в правой руке Томаса Ванадия появилась сверкающая монетка. Заскользила по костяшкам пальцев, исчезла между большим и указательным, тут же появилась у мизинца, вновь заскользила по костяшкам.
— Через несколько недель после выхода из комы, когда мое состояние стабилизировалось, меня перевели в портлендскую больницу, где сделали одиннадцать челюстно-лицевых операций.
Ванадий либо уловил тщательное скрываемое удивление, либо предположил, что им небезынтересно знать, почему, несмотря на столь активное хирургическое вмешательство, он остался с лицом а-ля Борис Карлофф[62].
— Удары оловянным подсвечником повредили левую лобную пазуху, клиновидную пазуху, пещеристую пазуху. Досталось верхней челюсти, лобной, скуловой, решетчатой, небной костям. Все это врачам пришлось восстанавливать, не говоря уже о зубах. Я решил обойтись без пластической хирургии.
Он помолчал, очевидно, дожидаясь вопроса, потом улыбнулся, отметив их тактичность.
— Я никогда не был Гэри Грантом, — четвертак все кружил по руке Ванадия, — поэтому не придавал особого значения собственной внешности. Пластическая хирургия добавила бы еще год к реабилитационному периоду, возможно, больше, а мне не терпелось взяться за Каина. К тому же я подумал, что моя физиономия сгодится на то, чтобы еще сильнее напугать его, подтолкнуть к ошибке, а то и к признанию.
Кэтлин подумала, что логика в этом есть. Лично ее внешность Томаса Ванадия совершенно не пугала, но она заранее знала, что увидит. И она не была убийцей, страшащимся возмездия, для которого это лицо могло показаться предвестием Судного дня.
— Кроме того, я, насколько это возможно, продолжаю следовать моим обетам, хотя меня освободили от них едва ли не на самый длительный срок в истории христианства. — На этот раз от улыбки Ванадия по спине Кэтлин пробежал холодок. — Тщеславие — этот тот самый грех, избежать которого мне куда легче, чем многих других.
До и после операций Ванадий все свое время делил между восстановлением речи и физической реабилитацией. Постоянно помнил про Еноха Каина, и многие его предложения реализо-вывались Саймоном Мэгассоном через Нолли и Кэтлин. Ванадий прекрасно понимал, что взывать к совести Каина не имело смысла, потому что совесть его давным-давно атрофировалась. А вот идея постоянно держать его в напряжении, щекотать нервы, усиливая эффект новой встречи с ожившим Ванадием, сработала на все сто.
— Должен признать, — сказал Нолли, — меня удивило, что наши шалости оказывали на него столь сильное воздействие.
— Он — пустой человек, — ответил Ванадий. — Ни во что не верит. Пустышки очень уязвимы перед теми, кто предлагает заполнить внутреннюю пустоту. Поэтому…
Монетка перестала скользить по костяшкам и, словно по собственной воле нырнув под согнутый указательный палец, легла на ноготь большого. Резким движением Ванадий подбросил четвертак в воздух.
— …я предложил ему дешевый и понятный мистицизм… Подбросив монету, он развел руки ладонями вверх, растопырив пальцы.
— … безжалостного, жаждущего мести призрака…
Ванадий потер ладони.
— …Я предложил ему страх.
А монетка исчезла, словно Амелия Эрхарт[63], вынырнула из сумеречной зоны, ухватила ее и унесла с собой.
— …сладостный страх, — закончил Ванадий.
— А монета? — Нолли нахмурился. — У вас в рукаве?
— Нет, — ответил Ванадий. — В нагрудном кармане вашей рубашки.
В удивлении Нолли сунул руку в карман, достал четвертак.
— Это другая монета.
Брови Ванадия взлетели вверх.
— Вы, должно быть, сунули ее мне в карман, когда вошли.
— Тогда где та, которую я только что подбросил?
— Страх? — спросила Кэтлин, которую слова Ванадия интересовали гораздо больше, чем его фокусы. — Вы сказали, что предложили Каину страх… словно чего-то такого ему и недоставало.
— В определенном смысле да. Когда человек внутренне пуст, как Енох Каин, пустота эта вызывает боль. Он отчаянно хочет заполнить ее, но у него нет ни терпения, ни стремления заполнить ее чем-то достойным. Любовь, милосердие, вера, мудрость — эти добродетели, как и другие, требуют немалых усилий, терпения, стремления и даются малыми порциями. Каин хочет заполнить пустоту быстро. Он хочет залить пустоту, словно из брандспойта, и немедленно.
— Похоже, в наши дни многие хотят того же, — заметил Нолли.
— Похоже, — согласился Ванадий. — Поэтому у такого, как Каин, одна навязчивая идея сменяет другую: секс, деньги, еда, власть, наркотики, алкоголь, все, что угодно, придающее смысл существованию и не требующее самооценки и самопожертвования. На какое-то время он чувствует, что пустоты больше нет. Но субстанция, которой он наполняет себя, испаряется, и он вновь пуст.
— Так вы утверждаете, что страх может заполнить его внутреннюю пустоту, как секс и спиртное? — удивленно спросила Кэтлин.
— Даже лучше. Страх не требует от него соблазнять женщину или покупать бутылку виски. Всего-то надо открыться страху, и пустота заполнится, как стакан, подставленный под текущую из крана воду. Пусть это и может показаться странным, но Каин предпочитает оставаться в бездонном озере ужаса, отчаянно пытаясь удержаться на плаву, лишь бы не страдать от внутренней пустоты. Страх может придать смысл его жизни, но я собираюсь не просто наполнить Каина страхом, но утопить его в нем.
