Алеше захотелось, чтобы их сегодняшний костер тоже горел долго и ярко, и он подбросил в огонь сухие сучья. Пламя вспыхнуло, обдав лицо и руки жаром. По спине от ночной прохлады пробежали мурашки. В темноте хрустнула ветка. Вспорхнула ночная птица.
— Олег Николаевич, а мамонты по ночам ходили? — спросил Алеша.
— Вряд ли, дружок, спали, наверное, в укромном месте, как слоны, стоя.
— А древние люди как спали?
— Уж, конечно, не в теплых спальных мешках, в палатках, а прямо на полу пещеры, на утоптанной глине. Прижмутся друг к дружке, прикроются шкурами животных. Зимой разводили костер. Когда огонь затухал, разгребали золу, стелили шкуры и укладывались на теплую землю. Однако кому-то пора спать, а мы с Александром Филипповичем, пожалуй, и до зорьки протолкуем.
Начаров кивнул. И лицо его, мягко освещенное бликами костра, с широкими черными бровями, с седым уже, но по-мальчишески задорным чубом представилось Алеше таким родным, как будто он давно знал этого человека.
— Можно и я с вами? — попросился Алеша, и Олег Николаевич согласился.
Мальчик хотел было просидеть всю ночь у огня на бревнышке, но скоро и сам не заметил, как очутился на ватнике Начарова, пригрелся и задремал. И виделись ему дом, мама. Будто они роют картошку в огороде, а он ловко выхватывает сразу по нескольку кустов и стряхивает клубни в одну груду. Мама улыбается, довольная, опять они первыми выбрали картошку: «Эх, и выдумщик ты у меня, сынок». И лицо Начарова снилось ему, веселый Олег Николаевич, потом какой-то желтый цыпленок, который громко кричал: «Эврика, эврика!»
Когда мальчуган открыл глаза, то долго не мог понять, где он. Оглядевшись, увидел у костра профессора и Начарова. Белый туман стоял у них за спиной, и, протянув руку в сторону от костра, Алеша не увидел кончиков своих пальцев.
А птицы-то, птицы! Словно собрались к их ночевке со всего света. Щебечут, заливаются, не переводя дух.
Первый луч едва пробился к земле и упал на желтые сережки львиного зева, омытые росой. Настраивал свою скрипку кузнечик.
Алеша поежился, встал, расправляя затекшее тело. Такого утра в его жизни еще не было. Дома он вставал обычно в половине седьмого, торопился в школу и не предполагал даже, что настоящее утро начинается с этого оглушительного щебета, с первого смелого луча, пробравшегося на луг через туман, белый как молоко, с этого праздничного переполоха в честь нового дня. Почему же у него, Алеши, сегодня так радостно на душе? Ах да! Вчера он познакомился с Начаровым, человеком, который уже сделал свое важное открытие. Вот бы и ему, Алешке, так повезло. Открыть бы и ему что-нибудь нужное, полезное и позвать всех: «Эврика! Смотрите, что я нашел для вас, люди!»
«ДАЙ МНЕ СИЛУ, МАТЬ СУНГИРЕЙ!»
— Не солнце, а раскаленная сковородка, — ворчал Алеша, исподлобья поглядывая на сахема-Володю.
Тот, словно не ощущая дикой жары, сидел, по-восточному подогнув ноги. Сам темно-коричневый от загара, лицо зеленоватое от прозрачного козырька кепки. Володя делал записи, держа на колене тетрадку в плотных красных корочках.
«Подумаешь, закаленный, — успокаивал себя Алеша, — еще посмотрим, кто загорит лучше. Может, я стану совсем черным».
Саша, сосед, вон как скрючился и скребет ножом глину. Вчера здорово «резал» мяч у волейбольной сетки, а сейчас согнулся и как будто ему ни до чего другого и дела нет.
Между тем Саша торопливо очищал от глины какую-то находку. На его широкой, с мозолями ладони лежала тоненькая бурая пластинка как оказалось, из кости. Когда он осторожно обмел ее кисточкой, по всей пластинке проступили точки-лунки. Множество точек насчитал Саша на обеих сторонах пластинки.
— Дай мне. — Алеша двумя пальцами взял находку и попытался посмотреть через луночки на солнце.
— Можно, я тоже подержу? — протиснулась в тесный круг Света.
Пластинка перешла в узкую, с длинными пальцами руку Оли и покачалась на ее ладони, как в колыбельке. Подбежавший Юра заволновался:
— Такой, ребята, я никогда не видел!
— Не только ты, — поправила Оля, — может, никто из нас вообще не видел.
— Давайте-ка сюда пластинку. — Саша завернул находку в бумагу, отметив галочкой на плане место, где откопал.
Вечером профессор, по обыкновению, сидел на походном раскладном стульчике, просматривая находки за день. Каждый надеялся, что в его пакете окажется что-нибудь важное. Когда подошла очередь Саши и он протянул пластинку, Олег Николаевич вскочил от волнения:
— Где нашел? Надо было сказать сразу! Почему обломана? — Такого строгого голоса никто из ребят от профессора никогда не слышал. — Да этой вещи цены нет! За нее стоит перерыть не одну равнину! Таким бы, как ты, начать и таким, как я, — ученый дернул себя за бороду, — кончить! Палеонтолог был бы счастлив, что нашел… А вы… Испортить уникальный предмет!
— Олег Николаевич, Олег Николаевич, — едва успевал вставлять Саша в речь начальника экспедиции, — она такая и была, хоть голову на отсечение.
— Что? Голова вам еще пригодится. Я же вижу, Саша, что надлом свежий. Поймите, речь идет о чести экспедиции. Сломана вещь, сохраненная для нас тысячелетиями. Что может быть позорнее! Это… это… — Профессор задыхался. — Это невежество! Если хотите, вар-вар-ство! — Указательный палец ученого взлетел вверх. — Или мы научная экспедиция, или туристы, дилетанты — так стоит вопрос, молодой человек! Идемте. Немедленно к раскопу!
Понурив голову, Саша поплелся за Олегом Николаевичем. Ребята расходились по палаткам, обсуждая Сашину неловкость: такой медведь, не мог сделать как следует. Злились, но и сочувствовали: что теперь поделаешь.
— Попробуй отыщи иголку в сене, — вздохнула Оля, разъясняя разговор Алеше. — Бедный Саша! Разве найдешь вечером такусенькую, с ноготок, частичку в ворохе глины?
Посеребренные по краям последними лучами громоздкие тучи нависли угрожающе. Примолкли птицы. Ярко-вишневая полоса прорезала горизонт. Что она предвещала? Ливень? Тогда никаких надежд… Быстро наступившая темнота заставила профессора отложить работу на завтра.
Обхватив голову руками, ученый нервно вышагивал у палатки. Иногда вскидывал лицо, всматриваясь в небо, и выражение было такое, приметил Алеша, какое бывает у мамы, если дома кто-нибудь заболел. Вечером Олег Николаевич, хотя и любил посидеть у костра, даже не вышел из палатки. Петь всем расхотелось.
Ночью дождя, к счастью, не было. Утром на раскопе профессор обратился к лаборантке Оле, сказав, что ей предстоит сегодня просеять вот ту горку глины.
