– Я готова.
– Это будет не больно, никаких ощущений, – сказал он.
– Ну, так или иначе, я готова.
Она сжала руку Лэньера и отпустила ее. Он отступил назад.
Сетка натянулась, и Патриция вздрогнула; давление было не болезненным, но, тем не менее, сильным. Лэньер сочувственно кивнул, но не двинулся с места. Прешиент Ойю подошла и положила руку ему на плечо.
– Она несет в себе часть нашей мечты. Не беспокойтесь.
Лэньер, прищурившись, посмотрел на сенатора.
Патриция, казалось, сосредоточилась, зажмурив глаза. Лэньер ощутил странное очарование. Отсутствовали звуки, внешне проявления – просто шла передача чего-то, заимствование, копирование.
Она открыла глаза и повернула к нему голову.
Сетка сама снялась с головы.
– Я в полном порядке. – Патриция села. – Не чувствую никакой разницы.
– Потребуется несколько часов, чтобы комбинация созрела, – сказал Ольми. – Затем Корженовский снова будет с нами.
– У него будет тело? – спросил Лэньер. Патриция встала рядом с ним.
– Он будет находиться внутри робота, пока ему не сделают тело, – сказал Ольми. – Однако он может изобразить свой собственный облик. Это – один из признаков полного восстановления.
Патриция снова взяла Лэньера за руку и крепко сжала ее.
– Спасибо, – сказала она.
– За что спасибо, ради всего святого?
– За смелость.
Лэньер изумленно уставился на нее.
Патриция, Лэньер и Ольми последовали за медицинским роботом в помещение, где они ночевали. Ольми решил, что будет лучше, если первые впечатления Корженовский получит в относительно знакомой обстановке – нормальная комната, небогато обставленная и без большого скопления людей – или нелюдей. Рю Ойю и Йетс согласились.
– Кроме того, – сказал Смотритель Ворот, – вы ждали этого момента пять веков. Это в значительно большей степени, ваш момент, чем наш.
В комнате, помедлив пятнадцать минут, Ольми приказал роботу показать процесс формирования содержавшейся в нем личности. Патриция поднесла руку ко рту, когда перед ними появилось изображение.
Изображение было сильно размытым, одна половина тела была большой и луковицеобразной, другая же совсем крошечной, почти невидимой. Оно не было твердым, некоторые части – сплошные, а другие прозрачные. Цвет его был большей частью голубым. Вытянутая голова, казалось, разглядывала всех, переводя взгляд с лица на лицо.
– Не беспокойтесь, – предупредил Ольми. – Осознание формы тела формируется последним.
В течение нескольких минут, почти незаметно для глаз, искажения исчезли. Цвет из голубого стал более естественным, а прозрачные участки заполнились.
Когда формирование изображения завершилось, Ольми с удовлетворением отметил, что оно соответствует внешности, которую Инженер когда-то выбрал для официальных портретных миниатюр: стройный темноволосый мужчина среднего роста, с острым длинным носом, пронзительными веселыми черными глазами и кожей цвета светлого кофе.
Ольми все еще искал отклонения. Таинство, наложенное на составляющие личности, хотя и близкое к оригиналу Корженовского, было неточным. Однако этого хватало, чтобы вернуть Инженера в полное сознание, и сознание это должно было состоять из сливших вместе частичных составляющих, чтобы близко воспроизвести личность, которая была стерта – убита – еще до рождения Ольми.
– Добро пожаловать, – громко сказал Ольми.
Изображение пристально разглядывало их, затем попыталось заговорить. Его губы двигались, но не было слышно ни звука. Изображение внезапно подернулось рябью, а когда снова стало устойчивым, сказало:
– Я вас знаю. Я чувствую себя значительно лучше – совсем по-другому. Меня восстановили?
– Настолько, насколько смогли, – ответил Ольми.
– Я так мало помню – словно дурные сны. Вы были ребенком… когда мы впервые встретились.
Ольми почувствовал, как в нем нарастает еще одно чувство, которое Рам Кикура могла бы назвать атавизмом.
– Пятилетним мальчиком, – уточнил он.
Он хорошо помнил, как впервые нашел дубля Инженера в памяти их квартиры, помнил, как испугался и поразился, увидев человека, который был столь знаменит – и мертв.
– Как долго я был неполон, мертв или как это называется?
– Пять веков.
Восклицание Инженера могло бы показаться необычайно грубым в его время; для Ольми же оно было архаичным и забавным.
– Зачем меня вернули? Наверняка всем без меня только лучше.
– О, нет. – Ольми был искренен. – Это большая честь для нас – вернуть вас к жизни.
– Я, должно быть, полностью устарел.
– Мы можем исправить это за несколько часов.
– Я не чувствую себя… завершенным. Почему?
– Вам нужно созреть – восстановление еще продолжается. У вас нет собственного тела. Вы находитесь внутри медицинского робота.
Снова восклицание, еще более крепкое.
– Я отстал от времени. Только умственный карлик может поместиться внутри самого совершенного робота… – Изображение наклонило голову, исподлобья вопросительно разглядывая Ольми. – Я был поврежден, верно?
– Да.
– Чего не хватает?
– Таинства. Мы вынуждены были работать только с дублями.
– Чье Таинство его заменило?
Ольми показал на Патрицию.
– Спасибо, – сказал Корженовский после секундной паузы.
– Добро пожаловать. – Тон Патриции был неубедительным.
– Вы мне знакомы… Я видел вас раньше.
– Это Патриция Луиза Васкес, – ответил Ольми.
На лице Корженовского появилось выражение недоверчивости. Изображение протянуло руку Патриции. Она пожала ее, более не удивляясь твердости и теплоте изображения.
– Та самая Патриция Луиза Васкес?
– Та самая и единственная, – подтвердила она.
Изображение Корженовского с легкой ухмылкой откинуло голову назад.
– Мне чертовски много предстоит еще узнать.
Он отпустил руку Патриции, вполголоса извинившись, затем взял протянутую руку Лэньера и пожал ее коротко, твердо, но не настойчиво.
Лэньер испытывал благоговейный трепет перед человеком, который спроектировал коридор.
– У меня есть маленькая… я не знаю, что это – статуэтка, голограмма, что-то еще, – изображающая вас. У меня в столе. Вы были загадкой для меня многие годы… – Гарри понял, что лепечет какую-то чушь. – Мы с Земли, – внезапно закончил он.
Выражение лица Инженера не поддавалось описанию.
– Где мы? – спросил он.
– На Пути, у отметки один и три экс девять, – ответил Ольми.
– Где Пушинка?
– На орбите около Земли и Луны.
– Какой сейчас год?
– 2005, – сказала Патриция.
– Это год Путешествия? – с надеждой спросил Корженевский.
