Религия, по Достоевскому, своего рода психотерапия. Она помогает людям снимать внутреннее напряжение в ситуациях, когда изменить что-либо в реальности нельзя. Эту роль исполняет и традиционное православие.
К старцу Зосиме пришла убитая горем женщина, она похоронила последнего из четырех своих детей. Она в отчаянии. Ушла от мужа — молиться. Чем ей помочь? Можно сказать ей, что все люди смертны. Но она это знает сама, и ей от этого легче не станет. Можно сказать ей, обратившейся к религии, что религия опиум, что надо, бороться за светлое будущее, призвать ее к революции. Но ей сейчас нет дела до будущего, даже если оно и в самом деле светлое. И не до революции ей. Да ведь и после революции будут умирать люди, останутся на земле страдания. Да и не способна она вообще к революционной деятельности. Можно и просто ничего ей не сказать: перебьется. А вдруг не перебьется? А вдруг в отчаянии покончит самоубийством?
Зосима успокаивает ее, обращаясь к обычной религии. Он говорит, что сын ее, возможно, уже у бога, в ангелах. Может явиться к родителям в дом как посланец бога — а ее нет дома и т. п.
Не научно? Да. Не революционно? Конечно. Но напряжение человека, которому в реальности нельзя ничем помочь, снято. Что же в этом плохого? По Достоевскому, это положительное в религии. Она помогает жить тем, для кого жизнь уже невозможна.
Таким образом Зосима исцелял многих. Исцелял больных не только духом, но и телом. Глубокая вера в его силы и возможности помогала людям мобилизовать все силы своего организма, и иногда происходило «чудо».
Князь Мышкин дает счастливо умереть Мари. Мало дает. Верно, мало. А не лучше ли дать мало, если абсолютно исключена возможность дать много? И дать человеку «счастливо умереть» — не так уж это и мало. На обмане, мол, это? Конечно. Но ведь и вся-то врачебная этика — на обмане, она не позволяет говорить больному полную правду.
Князь «усладил павловскими деревьями» последние дни Ипполита. Немного дал. Но все же несколько больше, чем студент-медик Кислородов, прямо заявивший, по науке, что жить больному осталось столько-то дней. Больному и заявил.
Раскольников безжалостно говорит Соне о ее судьбе и судьбе ее близких. Верно говорит. По науке. А у Сони — судороги на лице. И довод ее один — «бог не допустит». Судороги как требование не отнимать последней надежды, когда нет реальных путей изменения положения.
В обществе, где нет справедливости и нет никакой возможности создать эту справедливость, религия помогает людям существовать.
Каждый в обществе должен занимать то место, которое он заслужил. Но не всегда так бывает. Преступники умирают в почете и в своей постели, люди истинно великие — вне и почета и постели. Ненормально. Над преступниками нет суда внешнего, нет и внутреннего — состояние почета не побуждает к задумчивости над сутью своих поступков. Попрана справедливость, торжествует зло. И сердца людей честных переполняются болью. Не отсюда ли мысль об аде? Иначе нельзя жить.
И пока каждый на земле не получит сполна за свою жизнь, будет существовать религия. Она — реакция на попранную справедливость. Об этом Достоевский говорит, касаясь любви народа к Зосиме: «О, он отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашнею несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: «Если у нас грех, неправда и искушение, то все равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у того зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдет и воцарится по всей земле, как обещано» [10, 9, 41 — 42].
Это — гимн безумцу, навевающему сон. Но в тех условиях, когда нет иной дороги. Дорога, конечно, лучше. Но надо показать ее, прежде чем обругать и разрушить сон. При бездорожье религия облегчает существование человека.
Но если справедливость на земле восторжествует, то будет ли это означать, что близка смерть религии? По Достоевскому, нет. Это лишь будут условия для смерти официальной религии. Религия как нравственность бессмертна. Одной наукой, одним «реализмом» человек не проживет. «Реализм есть ум толпы, большинства, не видящий дальше носу, но хитрый и проницательный, совершенно достаточный для настоящей минуты» [ЛН, 83, 213]. Для минуты. У человека же есть и вопросы, выходящие за пределы данного момента. У него есть вопросы о вечном. Во многом они обусловлены смертностью человека.
Человек боится исчезнуть без следа. Исчезнуть — это еще ничего. Но без следа — это страшно. И в этом случае кто-то должен снять напряжение. У слабых. Сильные проживут.
Человеколюбие религии, по Достоевскому, проявляется и в провозглашении равенства неравных по своей сути людей. «В христианстве, в настоящем христианстве, есть и будут господа и слуги, но раба невозможно помыслить. Я говорю про настоящее, совершенное христианство. Слуги же не рабы» [1895, 11, 489 — 490]. Это высказанная в конце жизни мысль была выношена. Природа дает не всем одинаковые способности. И каждый занимает свое место. Не равное место. Равенство — в уважении каждого места и каждого человека как такового.
Достоевский показывает положительную роль религии в развитии человечества в целом. На слова Федора Карамазова, в которых выражено желание повесить выдуманного бога, Иван отвечает голосом самого автора: «Цивилизации бы тогда совсем не было, если бы не выдумали бога» [10, 9, 171].
Достоевский отвечает и тем критикам религии, которые указывали на ее неспособность излечить общество от его болезней. Он ссылается на то, что не так уж много было в мире истинных христиан. А кроме того, на запущенность самой болезни. Но и это не главное. Главное в неправомерных ожиданиях лечения откуда-то извне. А начать-то надо с себя. Верят в какое-то чудо, как верили в него при смерти старца Зосимы. А тело старца оказалось подвластно тлению. Отсюда — безверие: не святой, значит. Ибо у тел некоторых умерших святых «осязалось явственно благоухание». Ожидающие благоухания от тел усопших не понимают сути религии Достоевского. Все — от себя, а не от чудес. Чудо в тебе. Извне его не жди. В этом суть его религии. Опирающиеся на рассуждения не всегда понимают эту суть и ждут внешнего чуда. Мысль эта была выражена устами князя Мышкина: «...сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит; тут что-то не то, и вечно будет не то, тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы. И вечно будут не про то говорить» [8, 184].
