Ох, что-то я совсем отвлёкся. Извини, Лена.
Короче. Сто человек из Группы составлял техперсонал. И ещё полсотни людей за сценой. Начиная с аналитиков и кончая психологами. В их обязанности входили поддержка и контроль. Даже скорее так — контроль и поддержка. Увы, насчёт контроля облажались, и сильно. Ну, об этом отдельно. Хотя тема неприятная. Тянул с ней до последнего, потому что противно. Не люблю я этого всего. А придётся, раз уж начал. Но только не сейчас, у меня по Группе ещё не все бабки подбиты, как выражается Славин в таких случаях.
Так, значит, о первой сотне. То есть о тех, кто лично работал с аборигенами.
Прежде всего: распределены наблюдатели были крайне неравномерно. Например, на первом континенте работало всего два человека. Оба — агрономы-генетики, пытающиеся одомашнить местные злаки. Теперь-то, конечно, такие изыскания непосредственно на планетах запрещены, а биологическое оборудование приравнено к оружию. Но тогда об этом никто не думал. Что дало Званцеву лишние козыри. Впрочем, об этом тоже не сейчас.
На четвёртом континенте была небольшая команда наблюдателей с кодом «Остров». Она была сосредоточена на острове Муриссо — единственном месте, где возникло более-менее развитое земледелие. Там, кстати, случился крайне неприятный факап с одним историком, специалистом по истории земельных реформ, который сначала пробился в Группу, а потом попытался поднять восстание местных крестьян. В ходе которого и погиб. Тогда впервые был поднят вопрос о том, что академические привилегии по части психофизиологического контроля не должны распространяться на сотрудников Института. Но тут все сотрудники встали на дыбы: «нас нельзя». И свои права отстояли. А зря.
Ещё одна маленькая команда — «Залив» — находилась на девятом континенте, самом маленьком и самом труднодоступном. Там — в райском климате, в условиях природного изобилия — существовала самобытная цивилизация, построенная на принципах мира и ненасилия. Люди там не знали, что такое оружие, рабство и государство, а основными занятиями было рыболовство, выращивание фруктовых деревьев и любовь. Исторических перспектив у этого общества не было никаких. Так как краеугольным камнем местных порядков был абсолютный запрет на любые изменения и новшества. Их просто не воспринимали всерьёз. Ну то есть считали всё, отличающееся от принятых стандартов, чрезвычайно смешным и даже постыдным. Один из институтских сотрудников попытался было внедрить усовершенствованную острогу для боя рыбы — так на него полгода пальцем показывали и ржали. Другой приручил местную дикую лошадку и попробовал на ней ездить. Его сочли сумасшедшим и перестали общаться. Всё, что там удалось внедрить — это одну хитрую эротическую позу, до которой туземцы почему-то сами не додумались. Назвать это прогрессом язык не поворачивается. Тем не менее, команда не унывала и продолжала свои бесплодные попытки. Забегая вперёд — этих чудаков эвакуировали уже перед закрытием планеты. Что касается туземцев, с ними случилось то же самое, что и со всеми прочими туземцами. Только ещё быстрее.
На прочих континентах было по одному человеку, и занимались они исключительно наблюдением. Впрочем, одному из них удалось осуществить полезное вмешательство в ход местного исторического процесса. А именно — пресечь попытки местного островного племени, додумавшегося до каннибализма, добраться до континента, населённого вегетарианцами. Расчёты историков показывали, что каннибалы имели шансы на создание рабовладельчески-людоедской империи. Вот только этой радости на Авроре не хватало.
Все остальные земляне находились на восьмёрке. Костяк составляли две команды — «Метрополия» и «Запроливье». В первой было двенадцать человек, во второй — девять. Работали они в условиях высокой автономии. То есть их сотрудники, помимо фоновой задачи наблюдения, сами себе ставили задачи. А руководство задним числом оценивало, насколько эти задачи и их решения соответствуют целеполаганию. Ну а чтобы число было не совсем уж задним, группы курировались опытными наблюдателями. Причём кураторы имели непосредственный выход на Институт.
За «Запроливьем» присматривал некий Александр Васильевич Кондорский. Человек заслуженный, в прошлом космопроходец, потом социолингвист, далее сотрудник ИЭИ. Участник первой высадки на планету и первого контакта с аборигенами. А также разработчик плана внедрения. В отличие от всяких там паркетных теоретиков лично отправился на Аврору и проработал в поле в общей сложности пятнадцать лет. За это время успел вырасти до Генерального судьи и Хранителя больших государственных печатей республики Соан дона Кондора.
Левин сначала думал, что оперативный псевдоним взят по фамилии. Но у Сноубриджа в голове проскакивало, что первоначальная фамилия Александра Васильевича была другой. Хотя и очень похожей — разница была то ли в одной букве, то ли в порядке букв. А родную фамилию он изменил, стилизовав под псевдоним. Ну вот так ему захотелось.
Не знаю, с чего я это вспомнил. Наверное, потому, что это была единственная деталь биографии Кондорского, которая Левина заинтересовала. Хотя и не настолько, чтобы выяснять подробности.
Что ещё о нём сказать? Да, в общем-то, ничего. Хороший умный руководитель. Звёзд с неба не хватающий, зато дело знающий. Человек на своём месте. Старая школа. Но не ретроград, отнюдь. Новые идеи в ИЭИ восторжествовали в значительной мере благодаря его поддержке. Молодые его любили, называли «дядей Сашей» и относились как к наставнику. Даже хладнокровный Бунге вспоминал о нём тепло. А вот Антон в своей книжке как бы между прочим отметил, что дон Кондор мог посадить вертолёт прямо на глазах у туземцев, пренебрегая маскировкой. Александра Васильевича тогда уже не было в живых, но об этом обстоятельстве Антон уже не помнил. Зато про вертолёт — не забыл. Видать, не очень-то у него сложились отношения с дядей Сашей. И понятно почему: Кондорский был человек поживший, опытный, и людей чувствовал. В том числе и то, что молодой сотрудник ведёт себя странно и что-то скрывает. Но не мог понять, что именно. И неудивительно. Обычно человек скрывает что-нибудь одно. А тут одно накладывалось на другое.
Что касается второго сотрудника, Павла Бунге, резидента Института в Ирукане. Он был знаком с Антоном ещё по Институту, то есть до заброски в Арканар. Можно даже сказать, что они были друзьями. Ну, насколько у Малышева вообще могли быть друзья. Однако Бунге отличался пониженной эмпатией. Он это за собой знал и отчасти компенсировал въедливостью и дотошностью. С документами он работал отлично, с техникой — тоже. Но вот с людьми отличался, как бы это сказать, деревянистостью. Разумеется, некоторые навыки ему поставили. Но и только. Тот же Антон не без ехидства описывает, как его друг явился на совещание, посвящённое исчезновению Будаха, и никак не мог переключиться с отыгрываемого им «дона Гуга». Застрял, что называется, в образе.
