— Я-то понимаю, а они?
— Тем более должны были понимать!
— Брось, — устало сказал Хэлан. — Должны — не должны. Что им было терять? Полезем?
Лезть не пришлось — подъемник был спущен и, когда Майх нажал кнопку, исправно взлетел вверх. Что снаружи, что внутри — будто на этом корабле одну грязь возили.
А Майх прямо расцвел. Помчался в рубку, потом в реакторную, потом опять в рубку. Прыгнул в кресло, бросил руки на пульт — и сразу все ожило. Зажегся свет, замигали экраны, забегали под стеклами стрелки.
Было похоже, что корабль обрадовался встрече не меньше, чем Майх. Любо глянуть, как он отвечал на всякое движение, только что хвостом не вилял.
— Здорово! — сказал Майх и с сожалением усыпил корабль. — Считай, полдела сделано, Хэл. Нет, ты подумай, мне же теперь только аппаратуру смонтировать! Как по-твоему: они не рискнули или не успели?
— Не знаю, — хмуро ответил Хэлан.
…Странно, но без Майха ему на станции было как-то… свободней. Просто осмотр места преступления — и только. Да нет, конечно, не просто и не только. Все было: и тишина, как дуло в спину, и кислый вкус страха во рту, и мутное желание глянуть, что там за плечом.
И все равно свободней. Можно не хорохориться. Честный, вполне обоснованный страх, имею полное право бояться.
Для начала он осмотрел центральный отсек. Расположение предметов, состояние слоя пыли, наличие (точнее, отсутствие) следов на полу.
Потом жилые отсеки. Их было три — голые, неуютные норы с закругляющимися стенами. Первые два — пустые. Тот же порядок, никаких личных вещей, словно тут и не жили никогда. В третьем он нашел Нирела Ресни.
Нет, имя он, конечно, потом узнал. В тот миг — пока — он видел только труп. Единственный труп на мертвой станции. Человек — высокий и когда-то, наверное, не из хилых — высох и почернел в неживом воздухе станции. Поза очень спокойная, словно просто спит, коричневое, обтянутое сухой кожей лицо чуть запрокинуто. И единственный беспорядок — на полу, чуть припорошенная пылью толстая тетрадь в пластиковом переплете.
Хэлан не сразу смог подойти. Стоял и смотрел… как виноватый. Значит, вот как это было. Один все-таки не заболел. Или заболел позже всех. Похоронил товарищей, навел порядок, лег, принял яд, сделал последнюю запись в дневнике — и умер.
Тихо, словно боясь разбудить, Хэлан взял тетрадь и унес на цыпочках.
Он не стал читать дневник — оставил на потом, когда разберется. Личные документы — штука опасная, они навязывают отношение. Поэтому он и начал с документации. Увлекательная штука для того, кто умеет читать такие вещи.
Станция была спроектирована и построена особым подразделением корпуса Космических Разведчиков еще в 30-м году (это что же: вместе с ктенской?) и законсервирована на три года. Выбирали, значит? Ладно, не суетись. Ктен заселили в 31-м году, а через два года все-таки согласились на экспедицию. Странно…
Было как-то неуютно — неловко что ли? — сидеть вот так, смотреть документы и неспешно раздумывать над ними. Наверное, из-за человека за стеной. Словно сговорился о встрече, а не идешь. Сидишь — а тебя ждут. Так и тянет открыть дневник на последней странице, на той самой записи, что предназначена мне.
Ладно! Собственно экспедиция. Списки оборудования Хэлан проглядел небрежно — тут он не эксперт. Вроде бы экспедицию снаряжали толково и с запасом, словно заранее алиби готовили.
Список личного состава. А это уже интересно! Десять человек: девять — сплошь профессора, только один без всяких званий. Ну, кто по-твоему? Начальник экспедиции! Планетологическая экспедиция, трое планетологов в профессорском звании, а начальником — какой-то математик. А? «Эх, — подумал он, — был бы Ларт! Вот с кем бы я про это дело потолковал».
Вспомнил о Ларте — и вдруг опять почувствовал тишину. Стоит сзади и дышит в затылок. Еле заставил себя взяться за дело.
Почему-то на станции рабочий журнал вели в двух экземплярах — на ленте и рукописный. Может и есть такое правило… чудно: кто-то сидит и бумагу марает. Наверное, поэтому и начал с рукописного.
И не пожалел. Интереснейший оказался документ — даже для Хэлана. Дата, время записи, разбивка вахт, точно расписано, кто где находится и чем занимается. Перечень проведенных наблюдений, если обнаружено что-то особенное — кем и когда. С такой штукой никаких отчетов не надо!
Сначала почерка были разные — видно, этим занимались дежурные, потом остался только один. Четкий такой, разборчивый, без всяких выкрутасов. И записи тоже четкие, обстоятельные — и без единого лишнего слова. И все уже связалось одно с другим: записи с почерком, почерк с порядком на станции, порядок — с человеком за стеной, начальником экспедиции Нирелом Ресни, который один почти не покидал станцию, потому что занимался обработкой данных.
Хэлан так и не кончил с журналом в этот день. Дошел до сообщения о болезни планетолога Лота Н'феста и захлопнул толстенный том. Сразу вдруг почувствовал, что спина одеревенела и все тело чешется от скафандра. Еще бы: десятый час здесь торчу! Ладно, хватит. Майх мне аж три дня отвалил, а задачка-то плевая. Все для меня разжевали, только глотать не ленись.
Наверху была ночь, хоть, может быть, и день. Просто на небе не блистал Фаранел, и Намрон стал угрюм и невзрачен, как какой-то Тенар.
Хэлан шел по маячку; уютный голосок птичкой посвистывал в шлеме, и от этого как-то хорошо думалось. Ноги сами держали направление, глаза сами ощупывали путь, и можно было думать о Ларте. Почему-то сейчас ему надо было думать о Ларте.
Странно? Да нет, пожалуй. Был на Ктене один невеселый разговор. С Бари. Старик честно продержался все время похорон. Все сделал, все организовал, обо всем позаботился. А потом все-таки не выдержал — зазвал Хэлана к себе. Странный разговор: как в дороге со случайным попутчиком. Наболевшее: чем был и чем не был для него Ларт. И главный вопрос, главная обида: мы столько вместе пережили, почему он не захотел со мной проститься? Почему истратил свои последние минуты на тебя? Что ты такое?
Вопросы, на которые я только себе и отвечу. Не простился, потому что не мог, должен был доделать то, что себе назначил. Почему на меня? А чтоб вернее меня скрутить. Не очень-то честный ход, а Кел? То бы мы еще поспорили, а теперь последнее слово за вами… навсегда. Что я такое? Да, собственно, ничего. Мелкая сошка, которой не по праву и не по нраву то, что ей хотят навязать. Это что же: я, выходит, за весь Мир в ответе?
Он даже засмеялся, до того глупо это было, и смятый, искаженный скафандром звук отрезвил и испугал его.
Да, это было очень смешно, и все-таки совсем не смешно, потому что мы уже на Намроне. Хоть на месте, хоть прямо, хоть в сторону — и все равно каждый шаг — это уже решение, и от этого зависит что-то большее, чем твоя жизнь…
