– Я не смогу пойти в Salle des Fêtes, – прибавила она. – Я должна остаться с мамой.
– Но ты-то хоть пойдешь со мной, Мишель? – спросил я умоляющим тоном.
– Ah non, ça m’emmerde. – Такие мероприятия его, видите ли, утомляют, если дословно, то «у него от них понос». В общем, то же самое, что «faire chier». У французов, кажется, серьезные психологические проблемы, которые тянутся из далекого детства, когда их приучали к горшку.
Короче говоря, вышло так, что я один топал по холмам в сгущающихся фиолетовых сумерках. Гигантские комары пытались сбить меня с ног и высосать всю кровь, но я отчаянно прихлопывал их и упрямо шел вперед, поднимаясь все выше и выше, к манящему галогенным сиянием Salle des Fêtes на центральной площади коммуны.
Своей конструкцией Salle напоминал подарок от Советской России года этак 1970-го. Он был модернистским и гордился этим – стеклянные стены торчали из земли под разными углами, напоминая траектории плутониевых частиц в первые тысячные доли секунды после ядерного взрыва.
Главный зал по площади превышал три-четыре вместе взятых теннисных корта, но из-за особенностей дизайна, в котором преобладали углы, свободного места для проведения праздников оставалось не больше десяти квадратных футов. Еще на подходе, заглянув в окна, я увидел, что это пространство полностью занято длинным столом из клееной фанеры, уставленным бутылками.
Я узнал всех, кого смог разглядеть: это были фермеры, к которым возил меня с визитом мсье Рибу. Только вот из имен мне удалось вспомнить лишь Анри и Жинетт.
Как только я вошел в распашные двери, меня, как положено, встретили ахами. Сначала раздался один возглас, потом еще один и так далее: численность хора голосов росла по мере того, как подключались другие, увидевшие, из-за чего все ахают.
С чего вдруг все они так рады видеть меня? – недоумевал я. Полагаю, причина не в том, что они наслышаны о моем покушении на Бриджит?
– Пол! – Рибу подошел ко мне и взял за руку.
Его собака крутилась в ногах. Так вдвоем они и проводили меня к столу, где я начал обход с рукопожатиями. Женщины тоже жали мне руку – видимо, потому, что для поцелуев я был слишком молод и слишком иностранец. Между нами лежала пропасть лет в тридцать, если не больше.
Было нестерпимо душно в этом абстрактном аквариуме. И неудивительно – солнце нагревало в нем воздух с первых дней мая, и вдобавок человек десять уже активно заменяли кислород табачным дымом.
Впрочем, кроме меня, никто, кажется, и не потел. Мужчины чувствовали себя вполне комфортно в своих воскресных рубашках, без пиджаков, а две дамочки и вовсе были в легких кардиганах. Я надел футболку, джинсы и вьетнамки, но чувствовал, что все, кроме вьетнамок, лишнее.
Мы подняли бокалы теплого красного вина и выпили за Ее Величество и в память о принцессе Диане (или леди Ди, как они ее называли).
Я активно участвовал в застольной беседе, отвечал на вопросы типа «Полагаю, в Англии нет такой жары?» или «Так вы живете в Париже?», в то время как мсье Рибу великодушно наблюдал за мной со стороны, словно я был бездомным щенком, которого выставили напоказ, чтобы подыскать ему новых хозяев.
Когда мэр наконец включился в беседу, все разом замолкли и обратились в слух.
– Видите вон тот дом, через дорогу? – сказал мсье Рибу. – Когда-то это было café. И коммуна недавно выкупила его. Мы собираемся снова открыть там café. Уже получили лицензию.
Все одобрительно закивали головой, и кто-то пустился в воспоминания о прежнем владельце кафе, который, если я правильно понял, повесился в саду на заднем дворе.
– И еще у нас маленький магазинчик, который работает по утрам, – продолжил мэр. – Но мы получили лицензию на торговлю табачными изделиями, так что теперь ищем, кто бы смог работать в магазине целый день.
– И по воскресеньям с утра, – подсказала женщина с другого конца стола.
– И по воскресеньям с утра, – подтвердил Рибу.
Я произнес поздравительный тост и пригубил вина, чувствуя, как оно сочится из моих пор капельками пота.
– У нас в коммуне живет один голландец, – снова заговорил мэр, – но он даже не пытается интегрироваться в нашу жизнь. Приезжает летом, на Пасху, иногда на Рождество, но он путешествует в автофургоне, так что все свое привозит с собой. Мы видим, как он разгружает свои банки с пивом, сыры.
– И PQ, – вставил кто-то, вызвав общий смех. Я знал, что PQ – это туалетная бумага. Сокращенный вариант «papier cul», или, как у нас выражаются, «arse paper»[68].
– Но англичане не такие, – продолжил Рибу. – В Туле есть несколько английских семей, и они живут в своих домах почти весь год. Покупают местные сыры и вино.
– И PQ, – прибавил тот же человек, и на этот раз смех был еще громче.
– Они интегрируются, – сказал Рибу. – Вот почему Дордонь процветает. Англичане даже отдают своих детей в местную школу.
Улыбающиеся лица, казалось, подтверждали тот факт, что экономика Дордони обязана своим здоровьем исключительно мне.
– Так что мы счастливы, что вы решили сюда приехать. Вы первый, но стоит только одному англичанину появиться в коммуне, как потянутся и другие. Мы это знаем.
Со всех сторон ко мне по-прежнему были обращены приветливые лица, но настроение у меня заметно упало. О чем говорит этот Рибу?
– Мы уверены, что вы найдете то, что вам нужно, в одном из домов, которые вы посетили.
– Или в поле, – сказал Анри, поднимая бокал и многозначительно глядя в мою сторону.
– Да, – продолжил Рибу, – если вы предпочтете строиться, я могу гарантировать, что у вас не будет проблем с получением разрешения на строительство, если вы понимаете, что я имею в виду… – Смешки по кругу. – Точно так же не будет проблем, если вы захотите что-то переделать на английский манер. И разумеется, здесь все это намного дешевле, чем в Дордони.
Они все смотрели на меня с ожиданием. Я был уверен, что полуулыбка, прилипшая к моим промаринованным анчоусами губам, вот-вот отвалится и обнажится гримаса ужаса.
Как ни странно, я не подумал: «С чего они взяли, что я захочу провести остаток своей жизни в этой дыре?», – что было бы логично. Я уже успел отметить немало преимуществ жизни в деревне, где самыми серьезными источниками стресса были проблемы вроде «где провести сегодня apéro» и «куда девать пять тонн не подлежащих заморозке овощей и фруктов».
Нет, первое, о чем я подумал, было другое: я убью эту Бриджит. Она подставила меня – сначала пригласила соседей, мечтающих продать свое поле, а потом отправила с мэром в обзорный тур по окрестностям с прицелом на покупку недвижимости.
И следом – тут уж я ощутил настоящий ужас – пришла другая мысль: Флоранс. В тот первый вечер Анри и Жинетт, увидев меня, должно быть, решили: «Ура! un Anglais![69]» – и дальше действовали экспромтом. Иначе они отвели бы меня смотреть поле днем, не так ли? Кто станет продавать дом или (как я предполагал) поле, когда не видно ничего, кроме полчищ мотыльков и комаров?
Должно быть, Флоранс знала, что происходит, когда вела меня в ту ночь по тропинке. И на следующий день, когда я уезжал, не подозревая о том, что меня будут насильственно откармливать клубникой все, кто хоть раз голосовал за Рибу. Наверняка она знала и о том, что меня ждет сегодня вечером. Хотя вряд ли каждый бойфренд, которого она привозила к Maman, удостаивался чести присутствовать на таком приеме муниципального масштаба.
Флоранс знала и о том, что в прошлом году я пытался – причем неудачно – купить дом в деревне.
Это был самый чудовищный подвох, какого только можно было ожидать от любимой девушки – а уж я, поверьте, чего только не натерпелся от подруг.
– Merci, merci, – пробормотал я, отчаянно пытаясь удержать на лице анчоусную улыбку. Я залпом осушил свой бокал и позволил Рибу долить мне вина. – Я очень… тронут. Ваши слова… – Я никак не мог подыскать подходящий глагол, чтобы закончить фразу. – Ваши слова по-настоящему… соответствуют.
Все радостно закивали. Все-таки это слово для них что-то значило.
– Но сейчас я должен возвращаться домой, – сказал я. – Бриджит приболела.
И подумал: «Слава богу, что я отравил ее. Какая блестящая отмазка».
– О, нет! – хором воскликнули присутствующие. Значит, они еще не слышали об инциденте с вербеной.
– Да, загадочная болезнь. Мы сами не знаем, в чем дело.
Я поднялся, улыбаясь во весь рот, как будто дантист пытался сфотографировать мои новые протезы, и на прощание тепло пожал всем руки.
Окунувшись в теплый, зато без примесей табачного дыма, воздух, я тут же схватился за телефон, в спешке набирая номер Алексы. Просто сейчас она казалась самым здравомыслящим и нейтральным человеком из всех, кого я знал. Единственной, кто поймет, что происходит.
– Ты застрял в Коррезе? – спросила она, и в ее голосе прозвучало изумление.
– О да. – Я отошел на безопасное расстояние от Salle des Fêtes и рассказал ей обо всем, что со мной приключилось. И не только об абсурдной ситуации с покупкой дома, но и о мокрых следах на полу ванной, о моей неспособности собирать кабачки нужного размера или копать правильную яму, о попытке отравления.
