На лице Ларри странные выражения сменяют друг друга.
— Похоже, она в обмороке.
— В обмороке?
Насколько я знаю свою мать, она никогда не падает в обморок.
— Мы долго сюда добирались… и она беспокоится из-за церемонии золотой урны.
— Не говоря уж о том, как она разочаровалась во мне.
Наставник смотрит на меня так подчеркнуто бесстрастно, что я почти не узнаю в нем того Ларри, с которым знакома всю жизнь.
— Поговори с ней, когда она придет в себя, — советует Ларри. — Поговори с ней.
Монах, который сканировал наши импланты, помогает Ларри вытащить мою не приходящую в сознание маму из мини-мавзолея Сакья Гьяцо. Они буксируют ее через дорогу и дальше, в захламленный дворик при храме. Они усаживают маму в плетеное дачное кресло в таком положении, чтобы ее бесчувственное тело не могло уплыть, и обмахивают ее поддельными китайскими веерами.
Все это время я сопровождаю их с глупым видом постороннего зеваки.
* * *
Наша послеобморочная беседа проходит в почти безлюдном дворе. Мама держится за перекладины плетеного кресла, как ребенок за качели, а я плаваю в воздухе перед ней с бездумной грацией прудового карпа.
— Не смей говорить, что отказываешься от жеребьевки! — говорит она. — На тебя надеется столько людей, и я в первую очередь.
— Ты упала в обморок от моего решения?
— Конечно! — восклицает она. — Ты не можешь отказаться! Ты же не думаешь, что мой обморок был притворным?
Я не сомневаюсь, что мама лишилась сознания на самом деле. У нее закатились глаза, и я видела, как блеснули белки. Перед тем как мама поняла, что я намерена отказаться, она рассматривала лицо Сакья Гьяцо. Причиной ее обморока было возмущение, чувство потери и ощущение, что ее предали. Теперь она говорит, что у меня нет выбора, я должна участвовать в жеребьевке при помощи золотой урны. Я испытываю к ней огромную благодарность за веру в меня и огромное же отвращение к ее негибкости, и смесь этих ощущений лишает меня дара речи. Неужели у нас, детей западной цивилизации, настолько сильны гены самоуверенности и гены сомнения в себе, что сочетание их сильнее практики тантры?
— Ответь мне, Грета Брин. Ты правда думаешь, что я притворялась?
Мама уже поняла, что я ей верю. Она просто хочет, чтобы я призналась, хочет надеть на меня власяницу вины, которая оставит на мне раны изнутри. Но я в достаточной мере дитя и восточной цивилизации тоже, чтобы отказать ей. Она не вытащит из меня признания, я не доставлю ей такого удовольствия. Я молча смотрю на нее и продолжаю смотреть, пока она не дает слабину.
— Мне стало дурно не только потому, что ты пыталась отречься от своего права, но еще и потому, что ты унизила меня перед Ларри.
Мама так далека от истины в своем утверждении, что его даже нельзя назвать ложным.
Поэтому я смеюсь. Это неприятный смех — не дочери, а злого чужака.
— Ничего подобного, — говорю я. — Зачем бы мне унижать тебя перед Ларри?
— Потому что я всегда отказывалась потакать твоим сомнениям в себе.
Я вспоминаю, как мама рассматривала лицо Сакья Гьяцо, даже в смерти озаренное теплой аурой, словно хотела запечатлеть в памяти каждую его черту.
— В чем еще причина?
Ее голос падает на тон ниже.
— Далай-лама. Его лицо. Его руки. Его тело. Его непререкаемая святость. Тогда и сейчас.
— Как святость Далай-ламы заставила тебя упасть в обморок, мама?
Она поворачивает голову туда, где стоит старый фургон, в котором покоится тело Далай-ламы. Затем мама садится в плетеном кресле очень прямо и начинает рассказывать:
— Еще будучи замужем за твоим отцом, я влюбилась в советника Трунгпа. Он жил там, где жил Сакья Гьяцо, а Сакья не любил уменьшенную копию земного дворца Потала в «Юцанге» и предпочитал жизнь среди простых людей «Амдо» и «Кхама». Так и получилось, что мы с советником Трунгпа встретились, и Ньендак — мой Недди — под носом у ничего не подозревающих Далай-ламы и Саймона завел со мной роман.
— Ты наставила моему папе рога с советником Ти? — Я не могла поверить своим ушам.
— Какое гадкое выражение для описания того, что мы с Недди считаем священным союзом.
— Прости, мама, но лучшего выражения это не заслуживает.
— Не говори со мной свысока, Гри-Бри.
— Не буду. Не имею права. Но я имею право спросить: кто в таком случае мой отец? Тот, кого я называю папой, или главный советник покойного Далай-ламы?
— Саймон твой отец, — говорит мама. — Взгляни в зеркало, и ты увидишь его черты. Его кровь течет в твоих жилах. Как будто он отдал тебе свою жизнь, а сам утратил ее.
— Может, потому что ты наставила ему рога?
— Дерьмо собачье! Если уж на то пошло, это вечные депрессии Саймона и его пристрастие к искусственному сну в капсуле толкнули меня к Недди. Вот у кого есть яйца, чтобы оставаться не-спящим, даже сейчас, в его возрасте.
— Мама, прошу тебя!
— Знаешь, Недди очень любит тебя — не меньше, чем Саймон. Он заботится о тебе, потому что заботится обо мне. Он относится к тебе как к своей дочери. Вообще-то это Недди первым…
— Я перестану говорить «наставила рога», если ты перестанешь называть своего дружка Недди. Звучит как дурацкое сюсюканье.
Мама закрывает глаза, считает про себя и открывает их. Она рассказывает, что, когда Сакья Гьяцо наконец заметил, что происходит между советником Трунгпа и ней, он вызвал их к себе и попросил расстаться в интересах высшей духовности и сохранения гармонии на корабле.
Советник Ти выдвинул аргумент, что, хотя традиционный буддизм подразумевает рабское подчинение правилам морали, совершенствование мудрости и растворение эго, тибетский тантрический путь направляет сексуальное влечение на создание энергий жизненной силы, которые очищают эти побуждения и привязывают их к трансцендентальным духовным целям. Брак моей матери исчерпался, и ухаживание со стороны советника Ти, которое привело к обоюдному влечению и основанной на высоких моральных принципах дружбе, теперь продемонстрировало их взаимный рост и стремление к этой высшей духовности.
Я громко смеюсь.
— И что, его святейшество выдал твоему дружку разрешение на столь искаженный в собственных интересах путь тантры?
— Думай как хочешь, но подход Недди… советника Трунгпа к этому вопросу и дотошность, с которой он все изложил, повлияли на Далай-ламу. В конце концов, Ньендак Трунгпа был его регентом в изгнании в Дхарма- сале, его главным советником в Индии, советником и другом здесь, на «Калачакре». С чего бы вдруг Далай-лама счел своего мудрого советника негодяем?
— Может, потому что он спал с чужой
