Возможно, у него резко подскочило кровяное давление. Что он может знать о таких вот припадках? Толком – ничего. Тем более что он знает о вирусах? о ВИЧ? Конечно же, снова ничего. А что он знает вообще обо всем этом, чтобы начинать строить всяческие предположения, подобно знахарю-недоучке из глухой деревни, где верят в лепесток цветка Чудотворной Петрушки или в разгневанный Дух несправедливо рано зарезанного поросенка на прошлой неделе, черт возьми! Что он знает, чтобы лепить из притянутых за уши аргументов идиотскую версию, что его знание теперь каким-то образом провоцирует инициацию вируса? Он просто ведет себя как паникер: в соседнем доме кто-то выпустил газы, а ему уже слышится Гром Небесный!
Злость на себя помогла Герману почти целиком вернуться в нормальное состояние.
А теперь ему требуется хороший сон.
Герман снова почувствовал, как на него наваливается неимоверная усталость, на время отступившая перед страхом, вызванным приступом, но теперь она была уже готова как следует взяться за каждую клеточку его измученного тела.
Он потянулся, чтобы выключить лампочку салонного освещения и вдруг увидел свою руку. Конечно, он видел ее и раньше, но теперь он действительно ее рассмотрел.
Внутри у Германа будто что-то оборвалось.
Он медленно поднес к свету другую руку. Они обе тряслись от волнения; кончики пальцев трепетали, как лапки большого агонизирующего насекомого.
«Господи, я же тут один… совершенно один!»
Руки выглядели так, словно двадцать минут пробыли в горячей воде. Герман интуитивно понял, что совсем недавно они показались бы ему еще хуже, потому что сейчас они проходили – это было похоже, как если бы после трети часа пребывания в очень горячей ванне им дали некоторое время обсохнуть, и кожа успела восстановить почти что прежние гладкость и цвет. Герман не знал, как давно это творилось с его руками. Он лихорадочно пытался вспомнить, было ли в его руках что-то странное, когда он в последний раз подкуривал сигарету (ведь тогда руки долго находились перед глазами, достаточно долго, чтобы заметить такие серьезные изменения, несмотря на слабое освещение). И все же – видел ли он это хотя бы краем глаза, видел и просто не придал особого значения, приняв за какую-нибудь тень, но что-то такое, о чем можно было бы судить теперь? Потому что сейчас они проходили…
Память оказалась бессильной.
Не смотря на сильное утомление, Герман продолжал держать руки перед маленькой лампочкой внутреннего освещения, пока, наконец, не сообразил, что они стали нормальными. И начал проваливаться куда-то в другую реальность, где нет ни света, ни звуков, ни мыслей…
Он упал на спину, взмахнув рукой, но так и не попал по выключателю.
Его поглотил тяжелый бездонный сон, будто над головой с мягким хлопком сошлась густая болотная жижа.
…она услышала Его, хотя было еще очень далеко – что-то усиливало Его запах; она была слишком стара, и ей оставалось совсем не долго; вся ее жизнь прошла в нескончаемом поиске того, что она никогда сама не знала; у нее был лишь ее Голод, который только сам мог подсказать, как его удовлетворить; он был постоянен с момента ее рождения и первым ощущением в ее жизни был тоже он; когда миновало почти все отпущенное ей время, она поняла, что Голод станет также и последним, что она будет чувствовать, умирая…
и вот, вдруг, она услышала Его, когда ее время почти вышло, и начала двигаться по запаху – да, это то, что может удовлетворить ее Голод…
но что-то усиливало его…
она приближалась, и он становился сильнее и сильнее; скоро она уймет свой Голод и почиет в покое…
и вот она на месте; возможно, до нее тут успели побывать и другие, хотя сейчас она никого не слышала; но что-то подсказывало ей…
она погрузила клюв в теплую мякоть, где находилось То, Что насытит ее Голод…
но что-то…
железы послали вперед свое содержимое…
ее охватило ликование – сейчас!..
неожиданно она остановилась – Древний Инстинкт загородил ее желание…
здесь была Хворь, она должна умереть голодной…
Погребальное турне: завершение окончания
Герман проснулся оттого, что кто-то или что-то временами касалось его лица. Снаружи было уже утро. Он приподнялся и посмотрел на часы, вмонтированные в приборную панель «BMW»: ровно девять часов. В салоне машины еще витала прохлада прошедшей ночи; воздух наполнял запах травы и старого сигаретного пепла.
«Кем-то», разбудившим Германа, оказалась большая ночная бабочка, залетевшая через открытую ветровую форточку еще ночью. Герман аккуратно выпроводил ее, открыв дверь машины, и вышел сам. Секундой позднее он спохватился, ощупал лицо – форточка оставалась открытой всю ночь, – чем, без сомнений, должны были воспользоваться все кровососущие насекомые в округе. Однако он не обнаружил следов каких-либо укусов. Затем подошел к кустам, чтобы справить утреннюю нужду; он старался встать так, чтобы его скрыла машина – в двух десятках метров позади него находилась трасса, на которой сейчас было оживленное движение.
Затем Герман вернулся в машину, сделал пару глотков чуть-чуть остывшего кофе из термоса и закурил. Во всем теле ощущалась странная ноющая слабость с примесью неестественной легкости, словно земное тяготение уменьшилось на треть.
Он внимательно осмотрел свои руки, вспоминая, что ему довелось пережить ночью. Руки выглядели сносно. Сейчас Герман чувствовал себя спокойно. Что бы ни произошло этой ночью, он дожил до утра и может спокойно все обдумать. Сначала нужно решить, будет ли он продолжать это Турне или же должен вернуться домой? Если Турне закончилось, – то каков его следующий шаг? Его Герман собирался обдумать во время поездки, но планы, кажется, менялись. Возвращаться к работе в компании, особенно после недвусмысленно закончившегося разговора с Алексом, смысла не имело, да и не хотелось.
«Не уходи от Главной темы… – прозвучал обличающий шепот в его голове. – Рано или поздно, но тебе все равно придется думать об этом; не пытайся обмануть самого себя, ведь ты уже начал понимать…»
Чтобы прогнать или хотя бы приглушить этот шепот, Герман снова вышел из машины.
Солнце еще пряталось в покачивающихся верхушках леса, окрашивая деревья в тона от ярко-оранжевого до темно-пурпурного. День предстоял не жаркий и не холодный – нормальный день для начала сентября.
«И начала финансового года…» – Герману вспомнились слова бывшего шефа и бывшего друга. Дерьмо! Сейчас он это понял. Вся его жизнь именно дерьмо, сплошное и окончательное. Бизнес, деньги, бизнес… – одна и та же погоня за одним и тем же. Осознание этого произошло само собой, легко и естественно. Только, – подумал Герман, – слишком поздно… наверное, слишком поздно.
