— Знаю. Но что это за внезапная дружба?
— Прежде чем умереть, Гизи подписал назначение. Меня назначили в отдел «Записей».
— О, Норм, я так рада!
— Я так и надеялся.
— Но что все это значит? — спросила она. — Скажи мне, что происходит? Кто тот человек, которого бандиты увезли отсюда?
— Я уже сказал тебе — это не бандиты.
— Кто был тот человек? Не уклоняйся от вопроса.
— Беглец. Человек, который сбежал из Центра.
— И ты помогал ему?
— Ну, нет…
— Норм, зачем кому-то сбегать из Центра? Разве вы держите людей взаперти?
— Это проснувшийся…
Он понял, что сказал слишком много, но было уже поздно. Он заметил блеск в ее глазах — глядя на нее, он начал понимать…
— Это не для статьи. Если ты напишешь…
— Ты правильно думаешь.
— Это держат в секрете.
— Никаких секретов! Нельзя ничего рассказывать журналисту по секрету.
— Ты только спросила…
— Лучше расскажи мне все, — сказала она. — Я как-нибудь разберусь.
— Старая уловка!
— Ты должен рассказать мне все! Это избавит меня от массы хлопот, и ты будешь уверен, что я пойму все правильно.
— Ни слова больше.
— Ну же, будь умненьким мальчиком, — сказала она, встала на цыпочки, быстро поцеловала его и затем оттолкнула.
— Гарриет! — закричал он, но она отступила в тень кустов и исчезла.
Он быстро шагнул вперед, затем остановился. Бесполезно идти за ней. Ему никогда не удавалось найти или поймать ее, она так же хорошо, как и он, знала лежащие между их домами сады и перелески.
Теперь он влип. Утром вся история будет в газетах.
Он знал, что Гарриет всегда имеет в виду то, что говорит. Проклятая женщина. Фанатичка, сказал он себе. Почему она не может видеть все в правильной перспективе? Ее лояльность «Журналистике» совершенно фанатична.
Однако не больше, чем лояльность Нормана Блэйна «Снам». Что говорил комментатор, пока он ехал домой? Союзы укрепляют мощь, и она основана на фанатичной лояльности — его лояльности «Снам», Гарриет «Журналистике», — которая и является основой растущей мощи.
Он стоял в луже света у дверей и дрожал при мысли о статье с огромным заголовком, кричащем с первой полосы.
Ни дуновения скандала, сказал он вчера днем. «Сны» основывались на общественном доверии, любой крошечный скандальчик сбросит их с пьедестала. А здесь был скандал — или что-то такое, что с полным правом можно назвать скандалом.
Есть две вещи, которые он может сделать. Попытаться остановить Гарриет — как, он не знает. Или сорвать маску с этой интриги, показать, чем она является на самом деле — заговором с целью устранить «Сны» от борьбы за власть, борьбы, о которой так елейно распространялся комментатор.
Теперь Блэйн был уверен, что знает, как все это связано, уверен, что может проследить главные нити, ведущие через эти фантастические события. Но если он намеревается доказать свои подозрения, у него очень мало времени. Гарриет уже охотится за фактами, на которые он ее направил. Возможно, она не добудет их для утренних выпусков, но к вечеру статья будет готова.
И прежде чем это произойдет, «Сны» должны заполучить эту статью, чтобы бороться с возникшими слухами.
Был только один факт, который он должен проверить, сказал себе Блэйн. Люсинда Сайлон сказала, что она из «Развлечений». Это то, что можно проверить, один из фактов, которые будут проверены автоматически. Спенсер Коллинз был тоже Образованным. Профессор социологии, по его словам, который работал над теорией.
Было что-то в истории Союзов, касающееся «Снов» и «Образования», некая связь, существующая между ними — и ее нужно найти.
Он быстро пересек холл, спустился в кабинет с Фило, следующим за ним по пятам. Он щелкнул выключателем и быстро подошел к полкам. Пробежал пальцами по ряду книг, пока не нашел нужную.
Сев за стол, включил лампу и быстро перелистал страницы. Он нашел то, что хотел — факт, который, как он помнил, был здесь, о котором он прочел очень давно и забыл, так как думал, что он никогда не пригодится.
Дом Ферриса был окружен большой металлической стеной, слишком высокой, чтобы перепрыгнуть, и слишком гладкой, чтобы перелезть. Охранник был на посту у ворот, и еще один — у дверей.
Первый охранник обыскал Блэйна, второй потребовал документы. Когда он удовлетворился, то вызвал робота проводить гостя к Феррису.
Пауль Феррис пил. Бутылка на столике рядом с креслом была уже более чем наполовину пустой.
— Ну и выбрали же вы время для визита, — проворчал он.
— Я был занят.
— Употребляете, мой друг? — Феррис указал на бутылку. — Наливайте сами. Стаканы на полке.
Блэйн налил стакан почти до краев и небрежно сказал:
— Гизи был убит, не так ли?
Жидкость в стакане Ферриса слегка плеснулась, но больше не было никаких других признаков волнения.
— Заключение было — самоубийство.
— На столе был стакан, — сказал Блэйн. — Он пил из графина, и в воде был яд.
— Почему вы не сказали мне то, чего я не знаю?
— И вы прикрываете кого-то.
— Может быть, — сказал Феррис. — Может быть также, что это не ваше проклятое дело.
— Я как раз думаю, «Образование»…
— Вот что!
— Образование очень долго точило на нас зубы. Я просмотрел всю историю. «Сны» начинали как филиал «Образования», технология обучения во сне. Но мы стали слишком велики для них, и у нас появились новые идеи — тысячу лет назад. Так мы порвали отношения и…
— Теперь подождите минутку, повторите медленно все сначала.
— У меня есть теория.
— У вас есть также и голова, Блэйн. Хорошее воображение. Как я сказал лишь вчера днем, мыслите вы стабильно. — Феррис поднял стакан и осушил его одним глотком. — Мы вонзим нож в них, — бесстрастно сказал он. — Доберемся до их глотки. — По-прежнему бесстрастно он швырнул стакан в стену. Стакан разлетелся вдребезги. — Почему, черт побери, никто не мог подумать о том, с чего начать? Это же так просто… Садитесь, Блэйн. Мне кажется, мы сумеем это сделать.
Блэйн сел, и внезапно его затошнило — затошнило от мысли, что он ошибался. Это не «Образование» организовало убийство. Это Пауль Феррис — Феррис, и сколько еще других? Ни один человек даже с хорошей организацией не мог бы сделать такого.
— Я хочу знать одно, — сказал Феррис. — Как вы получили это назначение? Вы не получили его так, как сказали, вы не могли получить его.
— Я нашел его на полу, оно упало со стола Гизи.
Больше не было нужды лгать, лгать и притворяться. Больше ни в чем не было нужды. Прежние гордость и лояльность исчезли. Даже когда Норман Блэйн думал о них, в душе поднималась горечь, бесполезность всех прожитых лет была мукой, разъедающей раны.
