Ее глаза сузились.
— Да, это слова Леви. Но никаких доказательств так и не нашлось. Даже если доказательства и были, вы их не найдете — он ни с кем не делился таким подробностями.
— Даже с вами?
— Со мной в особенности. Он никогда не рассказывал мне, чем занимается у себя в лаборатории, что за машины строит. И уж тем более не распространялся о денежных вопросах.
— Но вы ведь были ему женой!
— И что с того? — сказала она.
Для нее и по сей день оставалось загадкой, почему муж был столь скрытен с ней: то ли не доверял, то ли считал дурочкой. Скорее всего, понемногу и того и другого.
— Слушайте, мэм, вы могли бы и сами догадаться насчет Зика, когда он начал задавать вопросы об отце.
Брайар шарахнула свободной рукой по перилам:
— Да не задавал он никаких вопросов! Последний раз он спрашивал о Леви, когда еще под стол пешком ходил. — И добавила, но уже тише: — Зато интересовался Мейнардом.
Ректор все так же таращил глаза, все так же вжимаясь в стену и стараясь как можно дальше отодвинуться от Брайар. Сейчас был самый подходящий момент, чтобы подкинуть ей какие-нибудь полезные сведения, но мальчишка как воды в рот набрал — пока она опять не замахнулась и не треснула кулаком по металлической перекладине.
— Не надо, — выговорил он, выставив перед собой руки. — Не надо, мэм… не стоит. Все с ним будет нормально, вот увидите. Парень он неглупый, знает что и как и про Мейнарда тоже знает, так что ничего с ним не случится.
— О чем это ты? Знает про Мейнарда? Да про Мейнарда все знают.
Он кивнул и опустил руки, держа их поближе к груди, на случай если придется защищаться.
— Но Зик ведь приходится ему внуком, и люди будут о нем заботиться. Ну, не то чтобы… — Он осекся и начал заново: — Не все и не везде, но, учитывая, куда и зачем он ушел… там ребята как раз такие. Тамошние все знают про Мейнарда, так что ему не дадут пропасть.
— «Там» — это где? — спросила Брайар.
Последнее слово вырвалось мучительным хрипом, потому что она все поняла, какой бы невероятной и безумной ни казалась эта догадка. Ей сразу же стало ясно где, хотя в этом и не было никакого смысла.
— Он сейчас… Он ушел…
Ректор ткнул пальцем в направлении, примерно соответствующем старым кварталам.
Брайар потребовалась вся сила воли, до последней унции, чтобы не врезать мальчишке по лицу; на то, чтобы удержаться от крика, ее уже не хватило.
— Как он туда попадет? И что намерен делать, когда переберется через стену и ему нечем станет дышать, а вокруг не видно ни зги…
И снова Ректор поднял руки и нашел в себе достаточно мужества, чтобы приблизиться к ней на шажок:
— Мэм, не нужно кричать. Прекратите.
— …и ни одной живой души, кроме недобитых трухляков, бродящих за стеной, они схватят его и убьют…
— Мэм! — прервал ее парень, почти гаркнул и едва не нарвался на пинок. Но тирада на какой-то миг захлебнулась, а ему только этого и надо было. — Там живут люди!
Воцарилось молчание. Наконец Брайар переспросила:
— Что ты сказал?
Он задрожал как осиновый лист и в который раз начал пятиться, пока не уперся плечами в стену.
— Там живут люди. За стеной.
Она сглотнула:
— Сколько?
— Не очень много. Но больше, чем можно подумать. Те, кто о них знает, называют их Дохлыми, потому что для остального мира они все равно что мертвы.
— Но как?.. — Она неверяще покачала головой. — Невозможно. Такого просто не может быть. В городе не осталось воздуха. Нечего есть, никакого солнца, никаких…
— Ну, право слово, мэм. Вот мы с вами тоже солнца не видим. А что до воздуха, то они кое-что придумали. Законопатили несколько зданий и закачивают его через верхние этажи — с нашей стороны стены, там воздух вполне годится для дыхания. Если вы хоть раз обходили стену целиком, то должны были заметить трубы в дальней части города.
— Но зачем им это надо? К чему такие ухищрения? — И тут в ее голове мелькнула жуткая мысль, тут же сорвавшаяся с губ: — Только не говори мне, что они не могут выбраться!
Ректор издал нервный смешок:
— Нет-нет, мэм. Могут. Просто они… — Он пожал плечами, насколько позволяла поза. — Остались, и всё.
— Почему? — В ее голосе уже звенела истерика.
Паренек опять принялся ее успокаивать, поводя руками: говорите тише, ни к чему нам волноваться.
— Одни не захотели оставлять свои дома. Другие не успели эвакуироваться, а кое-кто понадеялся, что газ сам собой рассеется.
И все же что-то он утаивал: это чувствовалось по вернувшейся к нему нервозности.
— А остальные? — подсказала Брайар.
Голос парнишки упал до хриплого шепота:
— Дурь, мэм. Откуда она вообще берется, по-вашему?
— Перегоняют из газа, — проворчала она. — Нашел дуру!
— Я вовсе вас дурой и не считаю, мэм. Но откуда люди берут сам газ, не задумывались? Знаете, сколько тошнотки делают у нас на Окраине? А навалом, вот сколько. Куда больше, чем можно получить, вываривая дождевую воду.
Про себя Брайар с неохотой признала, что и в самом деле грешила на дождь и на отходы очистной станции. Кажется, никто толком не знал, куда деваются емкости с концентрированной отравой, когда уезжают на «передержку». Ее давно одолевали подозрения, что их потихоньку выкрадывают и тем или иным способом сбывают, однако Ректор утверждал иное:
— И гадость, которую вы у себя на заводе выцеживаете из грунтовых вод, тоже ни при чем. Я тут знал одного химика, он как раз подумывал наложить на нее лапу, но ничего не вышло. Сказал, пользы от нее никакой — чистый яд.
— А желтуха, значит, получше будет?
— Желтуха, ох ты господи! — ухмыльнулся он, сопроводив богохульство насмешкой. — Ну да, старики ж ее так зовут.
Брайар закатила глаза:
— Мне плевать, как ее называют детишки вроде тебя, — главное, я ни с чем ее не спутаю. И видела, что она делает с людьми, — куда уж там яду. Будь мой отец жив, он бы… — Замявшись, она неуверенно закончила: — Он ни за что бы такого не одобрил.
— Мейнард давно умер, мэм. Может, ему это и не понравилось бы, трудно сказать, но многим из нас он заменяет святого заступника.
— Его бы это страшно взбесило, — сухо заметила она.
Наступила очередь Ректора задать все тот же вопрос:
— Почему?
— Потому что он верил в закон.
— И это все? Все, что вы можете сказать о родном отце?
Она вспылила:
— Закрой рот, пока не схлопотал!
— Но он был справедлив. Ну как вы не понимаете? Уличные мальчишки и девчонки, которые торгуют гнильем и сами на нем сидят, воры и шлюхи, голодранцы и бродяги — короче, все, кто на своей шкуре узнал, как жизнь несправедлива… все они верят в Мейнарда, потому что он был другим.
