— Не об этом разговор. Разговор о том, что ты ее зацепил. Что она на тебя залипла. И ты на нее глаз положил, как только увидел, а? — думаешь, я не заметил? И мне это не нравится, понял? Потому что ты — инопланетчик, а она — копранка.
Гейлорд плеснул себе еще мутняка. Он уже успел разгорячиться.
— Это глупо, — сказал Оливер. — Во-первых, ваша дочь неопрятна. Я никогда бы не смог…
Гейлорд радостно захрюкал и принялся размахивать толстым грязным пальцем у Оливера перед носом.
— Не дурачь себя, парень. Вот побудешь еще у нас, и поймешь, что в "немножко грязи" ничего плохого нет. На самом деле, черт возьми, — он наклонился ближе, — черт меня раздери, если я не читаю это в твоих глазах!
Оливер отвернул лицо от придвигавшегося все ближе Гейлорда. От отставного старосты разило всеми ароматами Копры, и над этим букетом царило зловоние только что выпитого первача.
— Ерунда, — сказал он. — Я был воспитан в такой же чистоте, как любой в Поясе Астероидов.
Гейлорд взмахнул ручищами.
— Это еще ни-че-го не значит, да, ни-чер-та! Не спрашивай, откуда я знаю, но уж знаю-то наверняка. Так что мне ох как понятно, что тебе нужно на самом деле, там, в глубине души, — он сделал попытку показать, где именно. — На самом деле ты хочешь залезть во всю эту грязь, во все эти помои, да еще и руки туда запустить… Ладно, чего ты ерепенишься? Что вижу, то и говорю. В том, как ты ходишь, как говоришь… Самый страх в том, что ты боишься дать себе волю. Боишься признаться в своих желаниях, что тебе хочется вываляться в грязи, насладиться жизнью, в полный рост.
Затуманенный выпивкой рассудок Оливера был уже не в состоянии связно мыслить.
— Это все ерунда, — вклинился он в непрерывный монолог Гейлорда. — Могу признаться только в одном — помню, я подумал, что не будь ваша дочь такая замарашка, если бы она мылась и прилично одевалась, она бы была чертовски привлекательна. Нет, в самом деле.
Гейлорд гоготнул.
— "Чертовски привлекательна!" Херня какая. Мне это нравится. Я хочу тебе кой-чего сказать, парень. Был бы ты из наших, — да хотя бы просто бросил свои поганые чужаковские привычки! — был бы грязный! — мне было бы наплевать, что ты трешься вокруг моей Джульетты. Я был бы даже доволен, разрази меня гром!
Он склонил голову набок, прищурился и оценивающе осмотрел Оливера. Потом рванулся вперед и, прежде, чем Оливер успел отпрянуть, обтер свои грязные ладони о розовые щеки Регистратора, оставив на них черные следы.
— Да тебе так идет! — радостно взревел он. — Слушай, парень, тебе идет быть грязным!
Оливер схватился за щеки — это было уже чересчур. Он вскочил, оттолкнув стул.
— Какое вы имеете право! — крикнул он. — Загадили мне всю каюту, неприятностей от вас… уходите! Оставьте меня в покое!
— Ладно, ладно, не сердись. Давай еще выпьем. Если у тебя кончилось, хлебни моего. И давай, привыкай к грязи, парень. Держи, это классная выпивка, ей-богу. Сам гнал на прошлой неделе.
Гейлорд плеснул коричневой жижи в рюмку и поднес ее ко рту Оливера. Тот, уже слишком пьяный, чтобы сопротивляться, шлепнулся на свой стул и позволил влить содержимое рюмки себе в рот.
Самогон на вкус был не лучше едкой щелочи. Оливер закашлялся и половина рюмки выплеснулась ему на рубашку, но остальное он как-то все-таки проглотил. Он содрогнулся от едкой горечи на языке. Дыхание перехватило, когда огненная жижа прошла через горло. Комната пошла кругом.
Это было уже ни на что не похоже. Ему с трудом, но все-таки удалось встать.
— Ну, хватит! — прохрипел он, покачиваясь. — Уходите, пока не натворили чего похуже… Лучше б вы не приходили совсем! У меня куча важной работы. Мне нужно каталогизировать мои записи…
Но отделаться от Гейлорда было не так-то просто.
— Записи — что за записи?
— Мои записи… а, проклятье! — он яростно ткнул в сторону терминала. — Статистические данные. Записи. Я Наблюдатель-Регистратор. Я понятно излагаю?
Гейлорд, уставившись на аппаратуру, медленно расплывался в улыбке.
— Да это с ума сойти! Ты знаешь, что это у тебя, а?
Оливер постарался понять, что было сказано.
— Что вы имеете в виду?
— Черт возьми, это же ясно! Вот тебе и доказательство моих слов! — он грохнул кулаком по столу. Бутылка из-под виски и пустая рюмка упали на пол и разбились. — У нас, на Говнюхе, собирают вещи из пузырей. Мы их храним, и даже… это самое… каталогизируем. Ну, а ты что делаешь, парень? Не то же самое, нет? Вот он, твой скарб!
— Чушь! Ерунда! Вон из моей каюты! — Оливер, пошатываясь, схватил массивного Гейлорда и попытался вытолкать его за дверь, но тот даже не покачнулся.
— Так и есть, так и есть, разве не видишь? Нет никакой вообще разницы. Ты и я, мы думаем похоже. Мы оба душой коллекционеры. И что до тебя — так твой скарб классифицирован гораздо лучше, чем мой.
Оливер не мог больше этого терпеть. Он привалился к стене, чтобы не рухнуть, и еле слышно бормотал:
— Уходите. Уходите, пожалуйста…
— Ладно, ладно, — сказал Гейлорд. — Уже иду. Я уже ушел. Черт возьми, я был бы последним дерьмом, если бы с тобой разосрался. Тем более, что у нас с тобой так много общего.
Он разразился хохотом и стал неуверенно пробираться к двери. Но тут сверху раздались тяжелые глухие удары и Гейлорд застыл, удивленно уставившись в потолок.
Оливер побледнел.
— Боже, это атторней Ларкин! Его каюта как раз над нами. Наверное, его потревожил, или даже разбудил, наш шум.
Гейлорд грохнул с размаху дверью каюты, сорвав ее с петель.
— Что ты беспокоишься из-за ерунды, — взревел он. — Я не позволю этому куску дерьма падать на моего дружка! — и прежде, чем Оливер успел остановить его, Гейлорд ринулся по трапу на верхнюю палубу.
— Эй, ты, Ларкин! — заорал он. — Выходи на честную драку!
Ларкин встретил его на полпути. Он был в облегающей форменной пижаме из белого байкопласта, и в соответствующей шапочке. Он стоял на верхней ступеньке трапа, как бледное светящееся привидение.
Гейлорд, рыча и сверкая глазами, надвигался на него, усеивая путь брызгами помоев.
Ларкин поднял пистолет.
— Стойте, где стоите, мистер Гейлорд. Если вы попытаетесь напасть, я, в соответствии со служебными инструкциями, имею право пристрелить вас на месте.
Он не шутил. Гейлорд притормозил, оценил ситуацию, ухмыльнулся, осматривая Ларкина с головы до ног — и плюнул, с исключительной меткостью попав атторнею прямо в глаз.
Потрясенный Ларкин вскрикнул от ужаса. Он содрогнулся, выронил пистолет, судорожно стер слюну с лица и с неослабевающим ужасом уставился на свои оскверненные руки.
