Наверху — шажки, внизу — тишина, и где-то, возле, мертвый взгляд Сэра Тоби. Он близко, он рядом, он — в настоящем, а в прошлом — мертвые взоры товарищей, моряков. «А может, этот гад и бросил бомбу или шарахнул торпедой по «Заозерску»?! Владимир вскочил, сжав кулаки. Дверь приоткрылась — сверкнул выстрел, но пуля не задела. Чавкнула в теле собаки. Тень в проеме взбулькала смешком, но тут же и прикрикнула, заторопила:
— Теплин! Бигест ван! Шнель, шнель!
Ожидая нового выстрела, подал наверх край большого чехла — брезент рывками уполз из каптерки. Дверь лязгнула, и снова навалилась тишина.
В эту ночь сон так и не пришел к нему.
«Почему оставил в живых? — ломал голову. — Чего проще: одна пуля, и «оберст» — полный хозяин. Сейчас приходится мерзнуть и все-таки опасаться... Наверное, поблизости бродит фашистская субмарина. Значит, меня приберегает как трофей. Возможен и другой вариант: «оберст» рассчитывает сдаться англичанам. Тогда я — свидетель его гуманности...»
Размышления не успокоили, но как-то прояснили ситуацию. Большего сейчас и не требовалось. Успокоенность расслабляет, ясность — мобилизует. Не предугадать, быть может, единственного мига, когда «оберст» на чем-то споткнется и даст своему противнику единственный шанс. Не предугадает, но может дождаться, а в том, что и «миг» и «шанс» будут е д и н с т в е н н ы м и, сомневаться не приходилось.
Развязка наступила даже скорее, чем ожидал Владимир.
Дверь откинулась стремительно, с грохотом: так же стремительно «оберст» спрыгнул в каптерку, словно дал понять: «Сейчас или никогда!» Пинок заставил вскочить — «вальтер» ткнулся в грудь, точно угадав дыру в нижней рубахе, сквозь которую виднелся полосатый тельник:
— Дорт хин! Шнель, шнель, русски матроз!
Казалось, протяни руку и — вот оно, горло врага. Но пистолет упирался в сердце — пришлось отступить в угол, где споткнулся, загремел железным хламом. «Оберст» зашипел, глаза злобно блеснули. Держа моряка на мушке, он бочком взгромоздился на ящики и, стараясь не выпускать Владимира из поля зрения, осторожно высунулся наружу. Лицо, затвердевшее в напряжении, расслабилось, довольная улыбка шевельнула губы. «Своих признал!» — понял моряк. И еще понял, что это — все. Других шансов не будет. Нужно действовать немедленно и точно.
«Оберст» засуетился. С ухмылкой посмотрел на Володьку и, перебросив «вальтер» в левую руку, правой достал из-за пазухи ракетницу. Но вскинуть ее не успел: свайка пробила шею у основания черепа — ноги подломились. Владимир навалился сверху, не дав рвануться возможному воплю.
«Ту би ор нот ту би? — подобрал пистолет и прислушался. — Быть или не быть? А-а, чему быть, того не миновать...»
Судя по тарахтению дизелей, субмарина дважды обошла то, что осталось от «Заозерска». Владимир не высовывал носа: ходит, зараза, принюхивается! Взглянул, когда шум моторов начал удаляться и смолк; выглянул и успел разглядеть огромный зеленый пузырь, который взбурлил и лопнул. Пена сомкнулась над перископом.
Нужно заняться приборкой, освободить территорию от... мусора и предать океану Сэра Тоби. Схоронить по-человечески, как моряка и друга. Вот именно — по-человечески! Он принял смерть в бою, а... «властелин мира» пущай плавает в подштанниках.
Содрал с «оберста» полушубок, потом, пересилив отвращение, снял и мундир. Облачился в него. Обшарил карманы: нет ли чего съестного? Ничегошеньки. Только пухлая записная книжка.
— Ты — фашист и дерьмо, — приговаривал, обвязывая труп пеньковым фалом, — ты, знаю, хотел бы умереть в постели. Чтобы — катафалк и свечи, чтобы — пышное надгробие, чтобы родственники в черном крепе терли платочками сухие глаза. Так вот — не будет тебе этого, Адес-са-мама, синий океан! Безвестность сожрет тебя, ничтожество самоуверенное, безвестность!
Выволок труп и скинул в воду. Потом завернул тело собаки в чехол. Сэр Тоби исчез в глубинах сразу, увлеченный тяжестью блока-канифаса и чугунной балластины, на которой боцман (когда-то, когда-то!..) рубил стальные тросы.
Владимир постоял над водой, вымыл руки в луже, а потом вскрыл и ополовинил банку тушенки, не экономя и не думая о завтрашнем дне.
...Волны, волны и небо.
С каждым днем волны выше, а небо угрюмее. День-два, и все будет кончено. И так-то удивительно, что обломок до сих пор на плаву. Правда, после немца остался надувной плотик, да где же взять силы, чтобы грести: седьмой день во рту ни маковой росинки, и в последнее время бывший капитан бывшего «Заозерска» почти не подымался с чехлов.
Бывший капитан бывшего «Заозерска»...
Как большинство здоровяков, он плохо переносил голод. Глаза в сотый, тысячный раз исследовали кладовку, да что толку? Четыре банки — ни больше, ни меньше. Сам ведь принес когда-то... Две опростал «оберст», а две другие жестянки самолично вылизал до блеска.
На девятые сутки стало непереносимо: в желудке голодные спазмы, но, говорят, потом станет легче. А сейчас?! Будто ковыряют ножом! Вот дьвольщина — в этой кладовке одно железо да мыло. Мыло? Мыло... А что в бидонах? Наверняка краска. Может, сверху отстоялась олифа? Может, мыло... с олифой?
В бидонах оказался технический жир.
Противно, но съедобно. Хватило ума не наброситься, а не спеша, понемногу глотать грязно-желтые катыши. Сэр Тоби, наверно, скорее бы сдох, но даже и не лизнул бы эту гадость! И все-таки лучше она, чем мыло. «Я продержусь, Красотуля!..»
Желудок можно перехитрить, но как перехитрить океан? Обломок судна все глубже оседал в воду. Неужто придется начать заплыв на плотике? «Но какие координаты, где я?» Погода штилевая, значит, сносит только течением (правда, который день и ветер работает). Каким?.. Вспомнил последнюю точку обсервации, прикинул количество миль, пройденное танкером до вступления в зигзаг, и мысленно отметил начало того поворота на картосхемах лоции с данными гидрологической обстановки северной части Норвежского моря. Память выдала контуры берегов Исландии и Скандинавии, нехотя, но довольно точно подсказала место гибели «Заозерска», а вот черные стрелки господствующих на это время года течений отказывались подчиниться, разбегались подобно стайке мальков.
«Что ж, проверим обстановку на палубе...» — решил Владимир и с трудом выкарабкался из каптерки.
Плоские лужицы вокруг двери покачивали ржавые лохмотья. Вода отдавала железом, руки — гарью, во рту, казалось, навечно застрял тухлый привкус прогорклого сала. Будто день за днем жевал тряпку, пропитанную тавотом. Бр-р-р! Мерзость... А ведь надо будет еще и еще лопать эту пакость. Правда, недолго, пожалуй. Наверняка придется отдать концы раньше, чем опустеет даже одна баклага. Вот, значит, как концы в воду! «Так ведь, пожалуй, не утону, буду плавать, как шмат парафина... А может, избавиться разом?» — шепнул подленький голос, и рука полезла в кобуру.
