бы вас вернули, когда война кончится. А так — вот о чём вы думали? Вы же могли погибнуть!
Шельмочки переглянулись — и их мордашки снова окаменели. Не знаю, как по-другому это описать: реально будто в каменные маски превратились, как там, у антенны.
И Оля тихо-тихо, еле-еле слышно сказала:
— Хочу жить вместе со своим бельком. Или умереть вместе со своим бельком.
Томка ей говорит:
— Так и жила бы. Кто бы стал трогать твоего белька… ребёнка, да? Белёк — там? — и показала на живот ей.
Оля сжалась в комок, прямо свернулась внутрь себя, обхватила живот руками, ничего не сказала. Зато Ленка Томке взглянула прямо в лицо:
— Люди забрали бы. Люди убили бы. Люди забрали двух моих бельков. Люди вынимали бельков изнутри. Лучше умереть… там, где лес.
Томка только ахнула. А Танюха смотрит во все глаза, губы белые — и повторяет:
— Быть не может. Просто быть не может.
Ленка её взглядом полоснула, как ножом — наши девчонки в таком возрасте так не могут:
— Так бывает. Только так и бывает. Ты не знаешь, — и посмотрела на меня. — Скажи, тот… маленький… у большого… у которого на голове — так… что ты будешь с ним делать?
И показывает рога пальцами.
— Телёнок, да? — говорю. — Маленький телёнок. У коровы. Вон там, в коровнике?
Она ладошки сложила, будто собралась молиться, и по-русски говорит:
— Те-лё-нок. Там, — а дальше уж по-своему. — Что ты с ним сделаешь?
Я даже растерялся как-то.
— Это, — говорю, — коровка маленькая. Я её того… как его… подрастёт немного — и отошлю её к другому фермеру. Она жить у него будет. Молоко будет давать. Ты понимаешь? Молоко.
Они переглянулись, и Ленка сказала:
— Нет.
Инопланетяне…
Но почему-то мне кажется, что очень важно объяснить. Как они рассматривали телёнка… чем-то их сильно задело.
— Ну, — говорю, — что… корова — зверь такой. Зверь. Домашний. С людьми живёт. Понимаешь?
— Да, — отвечает.
— Вот, — говорю. Аж пот вытер. — Корова даёт молоко. Ну как… у неё внизу — вымя. А из вымени молоко течёт. Ест телёнок. И люди пьют. Понимаешь?
— Да, — отвечает.
Меня отпустило немного.
— Вот, — говорю. — Люди корову кормят, поят… а она даёт молоко. Понимаешь? Маленькая вырастет — тоже будет давать.
Смотрят так, что не по себе. И Ленка говорит:
— Значит, ты её не убьёшь? Не будешь есть?
Тьфу ж ты, пропасть…
— Мы, — говорю, — люди, вообще-то, конечно, едим мясо. Но это самое… мы мясо выращиваем отдельно от зверя… биосинтез, понимаешь? Светка проснётся, объяснит тебе.
А Ленка всё смотрит.
— А нас? — говорит.
— Что — вас?
— Убивать. Чтобы съесть. И биосинтез.
Танюхе всё это, похоже, надоело. Она только головой мотнула:
— Ну, всё. Никто никого не убивает и не ест. Глупости. Светает уже… скоро первая дойка. Тома, запускай проверку системы, ночью буран был, мало ли… а вы, девочки, отдыхайте. Тут тихо, никто не помешает.
Ленка говорит:
— Нас будут искать. Другие люди.
А мне уже было так неуютно, что почти страшно. Сердце щемило. Но не показывать же это соплячкам.
— Так вот, — говорю, — никто сюда не придёт. Никого мы не пустим. Это моя ферма, чужим сюда без моего разрешения ходить нельзя. А в лесу — пусть ищут на здоровье, не запрещается.
Оля тихонечко спросила:
— Правда?
— Даже и не сомневайся, — говорю. — Никого не пустим.
Сестрёнки-шельмочки снова переглянулись — и Оля выдала:
— Сегодня у меня родится белёк.
И всего делов.
— Ладно, — говорю. — Белёк — это дело житейское, родится — значит, родится. Только местечко мы присмотрим, где тебе рожать. Не в коровнике же… глядишь, вместо белька телёнок у тебя родится.
Типа пошутил. Но они поняли, Ленка даже бледненько улыбнулась, совсем по-нашему.
А Оля сказала:
— Не будет телёнок. Мне нужна вода. Мы рожаем в воде.
А у меня голова уже работала на полном быстродействии, компьютеры отдыхают.
— Танюха, — говорю, — у нас в усадьбе, на чердаке, надувной бассейн есть, для внучат. Снимем, надуем, воды нальём — и пусть рожает себе. Посиди с девчонками, Томка, мы бассейн организуем.
Старуха на меня смотрела, как на дурного, но мне всё было нипочём, я уже всё понял и продумал. И был ко всему готов — то есть ко всему буквально.
Томка осталась, ничего. А Танюха со мной вышла из коровника и на улице снова понесла:
— Сёмка, ты из ума выжил. Ты хоть понял, что они болтали? Ты понимаешь, что их ФЕДгвардия будет искать или полицейские патрули? Связались мы с ними… какие неприятности могут быть, прикинь?
— И что ты предлагаешь? — спрашиваю. — Сотрудничать с людоедами? Нет, я и раньше знал, что они людоеды, только не думал, что до такой прямо степени.
Танюха головой мотнула.
— Про еду — это бред. Но зачем-то им нужны шельмы, видишь… опыты делать или ещё что… и кто мы такие, чтобы лезть?
— По мне, — говорю, — хоть опыты делать, хоть колбасу — всё едино. Давай над тобой кто-нибудь будет опыты делать? В общем, я решил. Идём, достанем бассейн. Вроде работает там водопровод, хоть и поганенько.
Она ужасно удивилась:
— Где?
— В Караганде, — говорю. — Нельзя их в усадьбе оставлять. Если впрямь прискачет эта свора, они усадьбу перевернут вверх дном — и нам всем хана наступит. Поэтому мы их отсюда заберём. Приготовь им их этого хрючева с рыбьим жиром дня на три, а лучше всего на пять готовь. Как знать, как всё обернётся. Спрячем девчонок.
Старуха скривилась:
— Кругом лес.
Но я уже знал, что буду делать.
* * *
В тридцатые, когда мой отец ещё был мальчишкой, километрах в трёх от усадьбы был хутор сектантов. Ну, знаете, свидетели конца света, как-то это у них там особо называлось, которые верили, что инопланетяне — вестники сатаны или что-то наподобие того. Сторонним глазом — так, домишко в чаще леса, огородишко, форменная ерунда. Тем более что в тридцать пятом, когда леса горели, на хуторе тоже случился пожар — и домишко сгорел дотла, а хозяева не стали его восстанавливать, переехали спасать душу в другое место. Решили, что это знак свыше — ясное дело, идиоты.
А отец с дядькой — им тогда лет по двенадцать было, — конечно, пошли полазать по пепелищу. И обнаружили, что чокнутые эти, сектанты, устроили там целый бункер.
Там было целое подземелье, квадратов на пятнадцать и высотой метра в два с половиной. По стенам — нары в два этажа, что-то наподобие стенного шкафа, где у них был запас спёкшихся консервов, алтарь, с которого сектанты забрали иконы, и
