- Вот и оставляй тебя одного, - ворчал Вергилий, пробираясь сквозь сплетение ветвей и волоча Лешко за собой. - Остановился, понимаешь, рот открыл и слушает всяких. Нашел себе собеседника! Так бы и врос в землю по самые уши, а то и вообще... Вот тогда уж наговорился бы!
- Это не я его нашел, это он меня нашел, - хмуро возразил Лешко. Кто он такой, этот философ? И куда ты подевался? Я голос сорвая, не мог докричаться...
- Ему в Биерру нужно, ну, прямо позарез, прямо сейчас, а он в разговоры вступает, - продолжал ворчать Вергилий, игнорируя вопросы Лешко. - Уф-ф! Не могу больше! Воистину тяжел ты, Станислав Лешко, еще раз в этом убеждаюсь. Давай присядем.
Вергилий сел на засохшую кочку. Лешко устроился рядом, на траве. Ноги по-прежнему слушались плохо, но он уже мог пошевелить ступнями; там бегали мурашки, там кололи иголки, там растекался жар.
- Тяжел ты, ох, тяжел, - продолжал приговаривать Вергилий, массируя шею. - Как это сказано? "Ум есть эманация тела, а тело есть выдумка ума". Хорошенькая выдумка! Еле вытащил. А ты три, три ноги-то, а то будет у тебя вместо ног рыбий хвост или еще что-нибудь. Так преобразишься - сам себя не узнаешь!
Лешко снял туфли, поддернул штанины и принялся энергично растирать ступни и голени.
- Вот так, вот так, - удовлетворенно кивал Вергилий.
- Я только хотел разузнать дорогу в Биерру... - начал было оправдываться Лешко, но Вергилий сразу перебил его:
- У кого? Зачем? Надо же смотреть, с кем связываешься!
- Да как же смотреть? - возразил Лешко. - Я же его не видел, он сам начал. Я думал, это ты, а смотрю: никого. Кто это хоть был-то?
- А! - отмахнулся Вергилий. Потом пригладил шерсть на груди и улыбнулся. - Ладно. Хуже всех скорбей счастье без печали. Будем считать, что печаль состоялась. Теперь дело за счастьем. Вот посидим сейчас немного и пойдем в это селение.
- А где гарантия, что там я не превращусь в собственные носки? - с ехидцей спросил Лешко, не прекращая растирать постепенно оживающие ноги.
- Гарантией буду я, - незамедлительно ответил Вергилий. - Главное держись рядом.
- Я-то держусь, только ты куда-то исчезаешь. Куда ты делся, когда пожар начался? Почему не отзывался?
- Сгорел и вновь восстал из пепла, - пробурчал Вергилий. - Теперь меня можно называть не только Вергилием, но и Фениксом. А пока восставал, ты, Станислав Лешко, успел связаться с этим... - Вергилий мотнул головой в ту сторону, откуда они пришли. - От таких разговоров пользы мало, а вреда много.
- Он говорил о Тетраграмматоне и еще о чем-то... Что такое Тетраграмматон?
Вергилий с удивлением посмотрел на Лешко и возвел глаза к небу.
- Все уходит, все забывается. - Он вздохнул. - Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после.
"Ну, это я знаю, - подумал Лешко. - Проповедник, он же Экклесиаст, он же, кажется, премудрый царь Соломон".
- Тетраграмматон - это Эл, - сказал Вергилий. - Это Элохим, Элоя, Саваоф, Шаддай, Адонай, Иегова, Яг и Ихие. Это имя Бога. Йод, хе, вау, хе. Говорят, при помощи этого имени была некогда создана Вселенная.
- Кто говорит?
- Это имя состоит из четырех букв, - продолжал Вергилий, оставив без внимания вопрос. - Именно число "четыре" является числом способа организации и созидания всего. Оно вместе с другими числами составляет полный цикл вибрации. Кое-кто утверждал, что если правильно произнести слова "потерянный Тетраграмматон" - то есть определить верное звучание, то Вселенная распадется. Что ж, все может быть, - задумчиво протянул он и спросил уже другим тоном: - Ну что, идти сможешь?
- Сейчас попробую.
Лешко пошевелил ступнями, потом медленно встал и сделал несколько неуверенных шагов. Онемение прошло, но ступни все-таки еще продолжали восприниматься как нечто чужеродное. Тем не менее, он уже мог идти без посторонней помощи.
- По-моему, обошлось, - сказал он. - Налицо традиционный хэппи-энд.
- Ой ли? - Вергилий с сомнением покачал головой. - День хвали вечером, жен - на костре, меч - после битвы, дев - после свадьбы, лед если выдержит, пиво - коль выпито. А свадьбы еще не было.
- Я имею в виду только данный эпизод, - пояснил Лешко, натягивая туфли.
- Да, могло быть гораздо хуже, - согласился Вергилий. - Впредь постарайся не нарываться.
Лешко хмыкнул:
- Постараюсь постараться. Если бы еще заранее знать, где и на что можно нарваться.
- Ну-у, так неинтересно, - протянул Вергилий и поднялся с кочки. Размялся? Пошли, нас ждет угрюмый Дит.
- Кто? - не понял Лешко. - Какой Дит?
- Город Дит. То бишь селение. "Вот город Дит, и в нем заключены безрадостные люди, сонм печальный". А это как раз из Данте.
- Я так и думал, - сказал Лешко. - С чего ты взял, что там невесело? Ты там уже бывал раньше?
- Нет, не приходилось, но у меня такое предчувствие, - пояснил Вергилий. - Придем - увидим. Главное - дойти без приключений.
10. В ТЕНИ КРЫЛЬЕВ
Он сидел в удобном мягком кресле возле открытого окна, положив скрещенные ноги на широкий низкий мраморный подоконник. Душа его была спокойной и умиротворенной. Целыми днями, дожидаясь возвращения Ники, он сидел в этом кресле или бродил по бесчисленным комнатам, любуясь старинными картинами в массивных золоченых рамах, разглядывая всякие забавные искусно сработанные безделушки, расставленные на столиках, полках и в шкафах со стеклянными дверцами, трогая мебель, подмигивая своему отражению в зеркалах, слушая тихую музыку, которая то и дело сама собой рождалась внутри незнакомых ему музыкальных инструментов и растекалась по комнатам, ублажая слух. Он никогда никого не встречал в этих несчитанных комнатах, но ничуть не огорчался. Он не знал, где находится выход из этого тихого дома, но ему и не нужен был выход. Его вполне устраивали длительные блуждания по комнатам и уютное кресло у распахнутого окна. И ничего больше он не желал, и блаженствовал, блаженствовал, блаженствовал...
Он, сложив руки на груди и откинувшись на мягкую спинку кресла, смотрел в окно и едва заметно улыбался. Это было единственное окно во всей высокой каменной стене, поднимающейся над заполненным прозрачной водой глубоким рвом с двумя полосками кустарника вдоль берегов. Чуть поодаль, с правой стороны от его окна, за зеленым лугом, была роща - белоствольные стройные деревья с негустой золотистой листвой, чуть трепещущей даже при полном безветрии. Слева, за ручьем, раскинулась равнина - огромный ковер, сотканный из высоких цветов с золотыми головками, словно впитавшими свет сползающего к горизонту нежаркого солнца. Золотая гладь обрывалась у склонов далеких холмов. А еще левее лазурное небо, казалось, опрокидывалось на землю. Он знал, что это морской залив; ветер часто доносил оттуда крики птиц, хотя самих птиц он никогда не видел. Ника каждый вечер возвращалась именно с той стороны, выныривая из лазури, - сначала далекая точка, потом птица, а уже над равниной - женщина с развевающимися волосами, медленно и грациозно взмахивающая белыми с золотом крыльями.
