Он попытался остановиться — и не смог. Он попытался лететь не вверх, а вниз — и не сумел!
Подавленный неудачей Кенлон прекратил свои усилия. И подумал в замешательстве: я всего лишь пассажир. Сознание настоящего птицечеловека никуда не исчезло. Я зритель. Это не я лечу.
Ответ мгновенно пришел к нему. Его реакция в тот самый момент, когда он вдруг понял, что летит не сам, подчинила на какой-то момент нервы и мускулы крылатого человека. Но только на одно краткое мгновение.
Лучше бы Кенлону было затаиться и ждать дальнейшего развития событий.
Придя к этому решению, он заметил, что туман начал постепенно рассеиваться. Сначала Кенлон увидел свои крылья, затем пару крыльев летящего рядом человека, а затем и других птицелюдей, бьющих крыльями в воздухе вокруг него, пробиваясь сквозь все еще густые облака.
Внезапно они вырвались на солнечный свет, поднялись еще на несколько сотен ярдов, а затем полет закончился.
Какова бы ни была их цель, этот волнующий подъем подошел к концу.
Возможно, они стремились увидеть солнце. И это стоило таких огромных усилий. Месяц без солнечного тепла и света заставил Кенлона мечтать о лучах настоящего солнца.
Если уж он желал этого, то что же чувствовали крылатые люди, живущие в мире, где горизонт был всегда скрыт туманом, мглой и облаками?
Некоторое время крылатые люди просто парили, почти не двигая крыльями. Казалось, они отдыхают в огромном океане атмосферы, время от времени лишь легкими взмахами поддерживая себя в парящем полете. Тишина царила в этом заоблачном мире. Во всех движениях крылатых людей было такое достоинство, такая высота духа, воспарившего над раздорами, одолевающими людей на земле.
В этом небесном чертоге было так мирно, что успокоилась бы любая душа. В темно-голубом небе сияло солнце, чудесный огненный шар, купающийся в прозрачной лазури. И никто не чувствовал холода; пуховая одежда, похожая на оперение птиц, плотно облегала тела людей, не пропуская студеный воздух.
Вокруг Кенлона парили по меньшей мере двести крылатых людей. Они скользили туда-сюда, и он не мог точно сказать, сколько их на самом деле. Примерно половина из них были женщины.
Разглядывая женщин, первый помощник вновь подумал об ангелах. Сейчас он мог хорошо рассмотреть крылатых женщин и подумал, что слово «ангел» как нельзя лучше к ним подходит. Они были меньше мужчин. Ветер развевал их длинные волосы. Нежные лица и маленькие руки, не тронутые ни жаром ветра, ни сыростью туманов.
Женщины начали петь. Их голоса звучали мягко. Сначала одна, а затем остальные, словно по подсказке, присоединились к растущему хору. Ясные, как бегущие потоки воды, их голоса выводили мелодию песни, которая звучала очень мелодично, но не имела четкого ритма. Смесь печали и радости трепетала в ее тонах.
Мужчины тоже затянули песню, и теперь они летели все вместе и пели в унисон.
Их песня принадлежала древней расе, которую постигла трагедия. Скоро Кенлон смог понять значения слов, хотя он улавливал только обрывки. Стихи не имели ни рифм, ни четкого размера, казалось, это были даже не стихи, а некий речитатив:
Мы крылаты.
Мы поем о древней славе и о мире будущего.
О том времени, когда вода уйдет и земля снова
Коснется наших ног.
Трижды по 999 лет мы верили в это.
Мы рождали детей, чтобы продолжить человеческий род.
Их дети тоже рождали детей.
Мы жили по велениям Совета.
Теперь нам грозит опасность.
Люди моря завидуют нашим крыльям.
Они хотят, чтобы мы спустились под воду,
А у нас нет оружия.
У нас нет материалов, из которых мы могли бы сделать оружие.
У нас есть только Совет, который велит нам быть храбрыми,
Продолжать верить и надеяться на будущее.
И мы верим и надеемся,
Но нас одолевает тревога;
Мы чувствуем, что надо что-то предпринять.
В течение трех раз по 999 лет мы просто жили;
Трижды по 999 лет ожидания и
Жизни в надежде, что Земля снова станет зеленым раем.
Тогда мы отбросим крылья
И станем работать.
Это будет нелегко,
Потому что мы крылаты.
Это был гимн Первопричине бытия, наполовину тоскующий призыв, наполовину благодарственный гимн за радость существования. Песня умерла так же, как и зародилась, постепенно, пока наконец единственный женский голос не вывел последнюю ноту, которая замерла в тишине.
Вся группа теперь летела быстро, рядами по девять человек. Они двигались в сложном воздушном танце. Быстрее, быстрее — поворачиваясь, ныряя, в слаженном ритме выделывая петли и круги. Их движения были в сотни раз сложнее, чем любой земной танец, и требовали намного больше пространства, и все для одной цели — полетом символизировать песню. Печаль и тоска, нежность и радости прошлого, неопределенность настоящего… Танец закончился, когда каждая группа из девяти птицелюдей описала серию кругов вокруг центральной группы. Собравшись все вместе, они замерли, паря в прозрачном воздухе.
И тогда один из мужчин начал речь важным, мягким, но звучным голосом:
— Сегодня мы обсудим историю духовного развития могущественных земных людей, которую мы узнали из саг, сложенных в последние девять лет перед катастрофой. Несомненно, человечество достигло высшей точки своего духовного развития в эти славные дни, и перед лицом окончательной катастрофы их истинное величие было видно как никогда ранее в истории нашей Земли. Мы…
Голос стал странно удаляться от Кенлона. Сцена затуманилась, померкла и исчезла…
Вода была теплой. Разглядеть что-то было трудно, потому что, как понял Кенлон спустя какое-то время, существо, в теле которого он находился, не обращало особенного внимания на происходящее вокруг.
Он плыл, подхваченный течением, лишь иногда ленивым взмахом руки или ноги направляя свое быстрое продвижение вперед.
Взглянув на дно, находящееся в пятидесяти футах внизу, Кенлон увидел просачивающийся из глубины свет. Около десятка рыболюдей плавали рядом с ним на мелководье рядом с берегом.
Кенлон понял, что он снова зритель. Сначала ему показывали жизнь крылатых людей, а теперь ему предстояло какое-то время пробыть среди рыболюдей.
Приятно теплая вода мягко вливалась и выливалась из его жабр так же естественно, как воздух, заполняющий легкие. Кенлон осознавал это лишь потому, что специально сосредоточился, внезапно поразившись самой идее человека, плавающего под водой, словно рыба. Дыхание под водой с помощью жабр являлось частью жизни, как ровное биение сердца.
