И так – год за годом, временем длинным, как тень на закате. Пока не обессилеют оба и не взмолятся: Господи, рассели нас!
«Ну, так и быть», – по-доброму усмехается натешившийся Бог и оглядывает сооруженное им мира здание, прикидывает: кого куда, чтоб подальше. И решает: плоть – в подвал, душу – на самый верхний, седьмой этаж – лифтом.
И червь ползет к червю, и ангел летит к ангелу.
О, человек, потеха Божья! Нет тебя больше!
191
Остался один ящик.
Тина сидела у окна и читала книгу. В ней описывались приключения пожилого англичанина, который приехал в Африку, нанял двух проводников и углубился в джунгли.
Он интересовался Африкой с научной точки зрения, но проводники не сочувствовали его исследовательским устремлениям и, получив деньги, в одну прекрасную ночь сбежали от него.
Англичанин проснулся и увидел, что он один. А вокруг джунгли.
И стал он из них выбираться.
В одном негритянском поселке его хотели съесть сырым, в другом – изжарить, в третьем – избрать вождем, и только в четвертом ему дали то, чего он хотел: двух проводников, которые на этот раз сопровождали его бесплатно, из одного только дружелюбия.
Англичанин многое увидел, кое-что измерил и все записал.
Он внес большой вклад в ряд наук, а именно: в географию, антропологию, историю, палеонтологию, ботанику, геологию, зоологию, археологию, лингвистику, народоведение и даже – как-то ухитрился – в астрономию.
Впрочем, ничего удивительного в этом нет: из Африки Вселенная видна немножко с другой стороны, чем, скажем, из Европы. А когда на что-то смотришь немножко с другой стороны, сделать вклад в науку не составляет большого труда.
«Шла бы ты читать в сад», – ласково сказала Тине жена дяди Вали – тетя Нюра.
«Мне и здесь хорошо», – ответила Тина и посмотрела на последний ящик.
Комод был огромный-преогромный, старинный-престаринный, сделанный, вероятно, еще во времена пожилого англичанина. Ящики в нем располагались тремя рядами, в каждом ряду по шесть штук. Итого – восемнадцать ящиков. Семнадцать Тина уже тайком перерыла.
Безрезультатно. Остался восемнадцатый.
«Я в магазин схожу, – сказала тетя Нюра. – Соли купить».
Она часто ходила покупать соль, потому что дядя Валя любил, чтоб ему все солили: огурцы, помидоры, капусту, яблоки и даже морковь. Кроме того, он дополнительно посыпал солью все, что подавалось на стол: щи, картошку, кашу, яичницу из белка, мясо и даже хлеб – так густо, что тот казался заиндевелым. Соль вредила его организму, особенно почкам, которые он испортил, выучивая в институте Тинину маму, однако дядя Валя пренебрегал этим фактом, так как в данном случае отделить удовольствие от вреда не представлялось возможным.
«Куплю соль и вернусь», – сказала тетя Нюра и ушла.
Тинин взгляд подскользнулся на странице, тело напряглось и стало негибким, несколько секунд Тина сидела, выжидая, затем бросила книгу на подоконник, подбежала к комоду и выдвинула последний ящик.
Сверху лежали жесткие накрахмаленные простыни, ниже – красные рубашки дяди Вали, а еще ниже уже ничего не было, только газета «Труд», постеленная на дно.
Тина приподняла газету. Под нею лежала – изображением вверх – фотография несостоявшегося экономиста, ныне штатного исполнителя главных ролей в областном театре оперетты, Тининого двоюродного брата, которого она знала только по такой же фотографии, присланной когда-то дядей Валей ее маме и ей, Тине, на память.
Тина приподняла фотографию.
Письмо. Старый дряхлый конверт с пожелтевшими краями. Тина приподняла конверт…
Вот! Сердце ее заколотилось, хлопнула калитка, тетя Нюра вернулась с солью, вошла в комнату, – Тина по-прежнему сидит на стуле у окна, кулак ее не пуст, прикрыт книгой, она успела взять что надо и теперь снова читает о приключениях пожилого англичанина в стране негров, ничего, правда, не понимая, хотя дальше там происходят очень интересные события: одного из проводников хватает поперек туловища крокодил, но звучит меткий выстрел пожилого англичанина, и прожорливый хищник сражен наповал.
«Сходила бы в сад, вишен поела», – советует добрая тетя Нюра. Она принесла из магазина пачку слежавшейся соли, жестяную коробку чая – высший сорт и эмалированное ведро – голубое снаружи, белое изнутри.
«Вы купили ведро? – спросила Тина. – Зачем?»
«В магазин завезли, все берут», – ласково ответила тетя Нюра, но не объяснила зачем. Наверное, посолить что-нибудь в нем дяде Вале.
Тина поднимается, выходит в сад. К ней тотчас подлетает тяжелый шмель, он висит перед глазами, словно кулак, словно микрофон-переводчик, угрожающе поднесенный на Межгалактическом Конгрессе, но Тина молчит, и он быстро удаляется – тело его превращается в точку, а гудение – в ничто.
Безмолвные мошки заплясали у Тининого лица, едва она входит в тень дерева, Тина дует на мошек, но ничего не изменяется в их танце, будто и нет Тининого дуновения, будто бездыханная она, Тина.
Она дует еще несколько раз, а потом смотрит вверх и видит над собою – очень высоко – голубое небо, а близко – коричневую ветку и на ней вишню – в красном глянце, как наманикюренную.
Тина отрывает ее, кладет в рот – вишня катается между языком и нёбом, гладкая, как морской камушек, безвкусная и неживая, трудно поверить, что она может стать сладкой, для этого придется раздавить ее. И Тина сильно прижимает вишню языком к нёбу – теплые сладкие струи ударяют в десны. Тина выплевывает окровавленную косточку.
А потом огородами выходит на сухой серый проселок и по горячей пыли спускается вниз к реке, где мост и дорога.
192
А мальчик Коля в это утро песню сочинил.
Он проснулся, глянул из кровати в открытое окно, увидел, что мир за окном ранний, розовый, стеклянный, и услышал из глубины этого мира красивые хрустальные звуки. Тихую, но очень хорошую песню.
Мальчик Коля отбросил одеяло и подбежал к окну, чтоб получше расслышать и запомнить новое произведение, он думал, внизу идет парень по улице с транзистором, и вот поспешил не прозевать этого парня, но, глянув вниз, не увидел – ни парня с транзистором, ни кого-либо другого. Только две кошки медленно брели через дорогу – не оглядываясь и вразвалочку, как ходят они, когда думают, что люди их не видят.
Раньше почти все свои музыкальные познания мальчик Коля получал в подарок от парней с транзисторами. Пройдет какой-нибудь такой мимо, плеснет в уши мелодией и – поминай как звали, но мелодия, пригоршня ее, не больше, остается – плещется в Колиной голове и плещется, переливается и переливается, напевает ее Коля и напевает: ля-ля-ля, ли-ли-ли…- все, стоп, сначала, потому что, как петь дальше, неизвестно: ушел парень. И вот так напевает Коля: ля-ля-ля, ли-ли-ли, а потом нечаянно возьмет и присочинит к подаренной звучащей лужице журчащий ручеек, то есть додумает песню сам.
