— Успокойся, — говорил Валентин. — Да успокойся ты! Самостоятельность…
— Она несовершеннолетняя!
— Они взрослеют… им хочется… в конце концов, это же не край земли…
Голоса становились все тише — накал страстей спадал. Сашка закрыла глаза. Все складывается как нельзя лучше: маме и Валентину удобно будет остаться в квартире вдвоем. Сейчас они поговорят-поговорят, да и отпустят Сашку в неизвестную Торпу, где ее невесть что ждет…
Ее раздирало пополам. Если мама согласится легко — Сашка оскорбится навеки. Если мама встанет насмерть… а так оно, похоже, и случится…
Нет, не случится. Вот уже смеются на кухне. Договорились. Пьют чай. Решили: у девочки своя судьба, она самостоятельная, пусть отправляется хоть черту в зубы! Довольны. Вот мы какие прогрессивные. А что? Множество школьников вот так уезжают из дому через лето после выпуска. Навстречу взрослой жизни… В общагу…
Сашка стянула с лица одеяло. За окном, за плотно задвинутыми шторами, все еще было светло. Восемь часов. Полдевятого. Август. До начала занятий осталось три недели.
В дверь Сашкиной комнаты негромко стукнули.
— Это я, — сказал Валентин. — Давай поговорим?
* * *
Они нашли город Торпу в атласе автомобильных дорог. Прозрачный кружок на карте, как раз в том месте, где листок слегка потерся на сгибе.
— Город, — хмыкнул Валентин. — Скорее, поселок городского типа. Ну и что там может быть за институт?
Сашка предъявила ему рыжую бумажку. Он долго разглядывал ее, вертел в руках, хмурился.
— Ты что, подавала туда документы?
— Нет… То есть да.
— Но ведь твои документы лежали в университете!
— Туда можно копии… И потом, в универ же меня все равно не взяли.
— Институт Специальных Технологий, — снова прочитал Валентин. — Что это за технологии? Специальность твоя будущая как называется?
— Специальный технолог, — сказала Сашка.
Валентин нахмурился:
— Ты что, издеваешься?
— Нет, — Сашке было очень неловко. — Специальность там выбирают на третьем курсе. Или на четвертом. Я толком не знаю.
— Не знаешь, а готова ехать?
— Если мне не понравится, я вернусь, — сказала Сашка совсем тихо. — Честное слово. Если окажется, что это плохой институт — я приеду обратно. Только скажите маме, пусть она не волнуется. Мне надо туда поехать. Очень надо. Дело не в том, что… совсем не в этом. Мне просто надо.
Она повторяла одно и то же на разные лады, а Валентин сидел перед ней, встревоженный, непривычно растерянный, и впервые в жизни Сашке вдруг показалось, что он ей не чужой.
* * *
— Вставайте, девушка. Торпа через полчаса.
— А? — Сашка подскочила и стукнулась головой о багажную полку.
Вся ночь прошла в полудремоте, ей удалось заснуть совсем недавно. Вагон был старый, сильно потряхивало, где-то на столе звенела ложка в пустом стакане. Проплывали тени и огни, пронизывали насквозь плацкартное пространство, где истекали потом разгоряченные полуголые тела. Свисали с полок углы простыней. Кто-то храпел, кто-то возился с полиэтиленовым кульком, а Сашка лежала на спине, на верхней полке, и уговаривала себя: через неделю вернусь. Условие — быть к началу занятий. О том, чтобы дожить в этой Торпе до выпуска, разговора не было.
Валентин хотел ехать с ней. Настаивал. Сам купил два билета в железнодорожной кассе, себе и Сашке. Он собирался проверить аккредитацию ВУЗа, условия в общежитии, словом, узнать и разведать все, и Сашка в глубине души была ему благодарна. К тому же, темный человек, назвавшийся Фаритом Коженниковым, не требовал, чтобы Сашка заявилась в Торпу в одиночестве.
Накануне отъезда Валентину позвонили из Москвы — его сын от первого брака попал под машину, и, хоть легко отделался, присутствие Валентина с его знакомствами в мире медицины было необходимо. Валентин, позабыв о Сашкиных проблемах, метнулся в Москву. Сашке пришлось сдавать его билет перед отходом поезда, да еще убеждать маму, что она и так справится.
Мама провожала ее. Долго стояла у вагона, смотрела сквозь стекло, махала рукой, давала советы. Сашка мечтала, чтобы поезд поскорее тронулся. Но когда тепловоз в первый раз дернул — у нее душа провалилась в пятки, она готова была выпрыгнуть в окно, к маме в объятия.
Она в первый раз ехала в поезде одна. То и дело смотрела на багажную полку, где лежал ее чемодан. Нащупывала мешочек с монетами на дне сумки. Проверяла документы во внутреннем кармане — паспорт, аттестат, медицинская справка, справка о зачислении и еще какие-то бумаги, все это в плотном полиэтиленовом пакете. Ей было невыносимо одиноко, все время вспоминалось, как в таком же вагоне они ехали с мамой на море, за окном цвели маки, и было хорошо, спокойно, уютно…
Она плакала, скрывая слезы от попутчиков. И страшно укоряла себя за то, что тогда, в курортном поселке, поддалась на уговоры человека в черных очках. Один, самый первый раз, поддалась. Пусть был бы вечный кошмар, пусть она просыпалась бы и просыпалась на раскладушке в съемной квартирке, но была бы рядом мама. И море. Если жизнь человека состоит из половины летнего дня двадцать четвертого июля — это все равно хорошая жизнь. Во всяком случае, в ней нет ни золотых монет, ни Валентина, ни долгой дороги в Торпу.
Село за окнами солнце. Попутчики ужинали, похрустывая малосольными огурцами, обгладывая куриные ножки, очищая от скорлупы матово-белые вареные яйца. Сашка вытащила бутерброды, приготовленные мамой, и снова чуть не разревелась — в полиэтиленовом кульке был запрятан кусочек дома. Так ничего и не съев, спрятала ужин. Выпила стакан чая. И забралась на верхнюю полку…
— Девушка! Вы проснулись? Торпа, говорю!
— Да… Я сейчас.
Была граница между ночью и утром. Часа четыре, может, полпятого. За многие месяцы Сашка привыкла вставать в такую рань и знала: утро приносит облегчение. Сейчас, собираясь, шнуруя ботинки, стаскивая с полки чемодан (потихоньку, чтобы не разбудить спящих попутчиков и все равно задевая чьи-то свисающие руки), она почти забыла о вчерашней тоске. Ветер дальних странствий, неожиданные открытия — этого ведь тоже у путешествия не отнимешь; она взрослый, самостоятельный человек, путешествующий без провожатых. Посмотрим, что за Торпа.
Она вытащила чемодан в тамбур. Проводница дремала на укрытой одеялом полке.
— Сколько стоим? — спросила Сашка.
— В Торпе? Минуту. У тебя много вещей?
Поезд пошел медленнее. Лязгнули вагоны. В темноте августовского утра Сашка ничего не видела — только проплыл в небе синеватый фонарь.
Поезд дернулся, лязгнул и остановился. Проводница, зевая, принялась ковырять ключом в скважине.
