Он одолел четыреста миль по Небраске за три дня, подгоняемый в основном диким ужасом, а когда пересек границу штата Колорадо возле Джулесберга, этот сон начал тускнеть и таять.
(Что касается Матушки Абагейл, то она проснулась в ночь на 15 июля — вскоре после того, как Мусорщик двинулся на север от Хемингфорд-Хоума, — от жуткого холода, с ощущением, в котором сплелись жалость и страх, жалость к кому-то или к чему-то незнакомому. Она подумала, что ей, наверное, приснился ее внук Андерс, который нелепо погиб от случайного выстрела на охоте, когда ему еще не исполнилось шести лет.)
18 июля к юго-западу от Стерлинга, штат Колорадо, в нескольких милях от Браша, он встретил Малыша.
Мусорщик проснулся, как раз когда начало смеркаться. Несмотря на шмотки, которыми он завесил окна, «мерседес» здорово нагрелся. Глотка у Мусорщика превратилась в пересохший колодец с натертыми наждаком стенками. В висках у него стучало. Он высунул язык, дотронулся до него пальцем, и ему показалось, что он коснулся сухой ветки. Усевшись, он положил руку на руль «мерседеса» и тут же отдернул ее, шипя от боли. Ему пришлось обернуть дверную ручку подолом рубахи, чтобы выбраться наружу. Он полагал, что легко выйдет из машины, по переоценил свои силы и недооценил степень обезвоживания своего организма в этот августовский вечер: ноги у него подкосились, и он упал на горячий асфальт. Со стонами он, как старая искалеченная ворона, заполз в тень, отбрасываемую «мерседесом», и уселся там, тяжело дыша, свесив голову между высоко поднятыми коленями. Он с ужасом уставился на два тела, которые вытащил из машины, — старуху с браслетами на скрюченных руках и мужчину с неестественно белой копной волос над высохшим сморщенным обезьяньим личиком.
Он должен добраться до Циболы до завтрашнего восхода солнца. Иначе он умрет… и это тогда, когда он уже видит свою цель! Наверняка темный человек не может быть таким жестоким — конечно же, нет!
— Жизнь отдам за тебя, — прошептал Мусорщик, и когда солнце зашло за гряду гор, он поднялся на ноги и пошел по направлению к башням, минаретам и улицам Циболы, где вновь мелькали проблески света.
Как только дневная жара сменилась прохладой ночной пустыни, идти стало легче. Его разодранные и перевязанные веревкой спортивные тапочки на резиновой подошве шаркали по асфальту шоссе 15. Он из последних сил тащился вперед, голова его свисала, как цветок увядающего подсолнуха, и он не заметил возникший у него на пути зеленый знак с отражателем, гласивший: ЛАС-ВЕГАС — 30.
Он думал о Малыше. По всем правилам Малыш сейчас должен был быть с ним. Они бы въехали в Цнболу вместе под разносящееся по пустыне громкое эхо от выхлопных труб двухместной тачки Малыша. Но Малыш расписался в своей никчемности, и Мусорщика отправили в пустыню одного.
Его ступни поднимались и впечатывались в мостовую.
— Ци-а-бола! — хрипел он. — Бампти-бампти-бамп!
Около полуночи он рухнул на обочину дороги и погрузился в тяжелую дремоту. Город был уже близко.
Он справится.
Он был вполне уверен, что справится.
Он услышал Малыша гораздо раньше, чем увидел. Это был тяжелый рев выхлопных труб без глушителей, несущийся на него с востока и оскверняющий день. Звук поднимался по шоссе 34 от Юмы, штат Колорадо. Его первым импульсом было спрятаться, как он прятался от нескольких уцелевших людей, которых видел еще в Гэри. Но в этот раз что-то заставило его остаться на месте — встать со своим велосипедом на обочине дороги, боязливо оглядываясь через плечо.
Рев становился все громче и громче, а потом на хроме сверкнуло солнце и (ОГОНЬ??!) что-то яркое и оранжевое.
Водитель увидел его. Он затормозил так, что выхлопные трубы выдали целую пулеметную очередь. На расплавленном асфальте остались глубокие следы от покрышек, а потом машина очутилась рядом с ним, но подъехала не плавно, а рывками, тяжело дыша, как загнанный зверь, которого не известно, можно ли приручить. Оттуда стал вылезать водитель, однако поначалу Мусорщик пялился только на тачку. Он разбирался в машинах и любил их, хотя никогда не имел даже ученических прав. Эта была просто красоткой — кто-то годами работал над ней, потратил тысячи долларов на эту штуковину, которую можно было увидеть лишь на выставках экзотических автомобилей, вложил в нее труд и любовь.
Это был двухместный «форд» 1932-го, но хозяин не ограничился обычными усовершенствованиями. Он продолжал возиться с «фордом», превращая его в пародию на все американские тачки, в сверкающий экипаж из научной фантастики, с нарисованными от руки языками пламени, вырывавшимися из многочисленных нарисованных труб. Рисунок отливал золотом. В хромированных выхлопных трубах, вытянутых почти во всю длину машины, яростно отражалось солнце. Ветровое стекло вздулось пузырем. Чтобы установить на задние колеса такие гигантские шины, владельцу пришлось пойти на немалые ухищрения. Из капота вырастал похожий на кошмарный радиатор отопления компрессор наддува. Крыша сзади сужалась в черный акулий хвост, усеянный красными, похожими на угольки пятнышками. На обоих боках красовалось одно слово с наклоном назад, чтобы усилить ощущение скорости: «МАЛЫШ».
— Эй ты, длинный уродец, — растягивая слова, окликнул его шофер, и Мусорщик переключил внимание с нарисованных языков пламени на водителя этой бомбы на колесах.
Ростом он был около пяти футов и трех дюймов. Завитые, уложенные, напомаженные и покрытые бриллиантином волосы добавляли к его росту еще дюйма три. Все локоны соединялись над воротничком не просто в утиной гузке, а живом воплощении всех причесок а-ля утиная гузка, обожаемых панками и хулиганами по всему белому свету. На ногах у него были остроносые черные сапоги с эластичными голенищами и каблуками, прибавлявшими к росту Малыша еще три дюйма и, таким образом, приближавшими его к вполне приличным пяти и девяти. Его узкие полинявшие джинсы были такими тесными, что легко угадывались все цифры на монетках в карманах. Каждая обтянутая тканью изящная маленькая ягодица казалась скульптурно вылепленной, а ширинка выглядела так, словно он засунул туда замшевую сумку с мячиками для гольфа. Он носил шелковую рубашку «Западный стиль» цвета бургундского вина, украшенную желтой отделкой и пуговицами из фальшивых сапфиров. Его запонки были похожи на отполированную кость, и позже Мусорщик убедился, что так оно и было на самом деле. Малыш имел два набора запонок: одни — из человеческих коренных зубов, другие — из резцов доберман-пинчера. Поверх фантастической рубашки, несмотря на дикую жару, он надел черную кожаную куртку мотоциклиста с орлом на спине. Она вся была испещрена молниями, зубцы которых сверкали как бриллианты. С плечей и пояса свисали три заячьи лапки — белая, коричневая и ярко-зеленая. Куртка, еще более вычурная, чем рубашка, щеголевато поскрипывала от обильной масляной пропитки. Поверх орла белой шелковой ниткой было вышито все то же слово: МАЛЫШ. Из щели между высокой копной блестящих волос и поднятого воротника сверкающей мотоциклетной куртки выглядывало крошечное бледное кукольное личико с крупными, но безупречно вырезанными надутыми губками, мертвыми серыми глазами, широким лбом без складок и морщин и пухлыми щечками. Он был похож на Крошку Элвиса.
