Я выдвинул табурет, сел и принялся играть «Fur Elise».[4] Простая, незатейливая мелодия гармонировала с тишиной, что царила на корабле. Лампы в стенах слегка потускнели, аккорды заполнили каюту, отдавались эхом в колодце с лестницей. Играя, я думал о матери и бабушке, о том, что они и не догадывались, где мне придется вспоминать полученные в детстве уроки музыки. На душе стало грустно, и эта печаль словно передалась мелодии.
Закончив, я быстро, почти виновато отдернул пальцы, мне стало стыдно, что я играл столь простую мелодию на таком замечательном инструменте, настоящем подарке прошлого. Вставать не хотелось, и я погрузился в размышления о корабле, старом поэте и о том, каким образом оказался во все это замешан Рауль Эндимион.
– Очень мило, – произнес голос у меня за спиной.
Признаюсь, я подскочил от неожиданности. Я не слышал ничьих шагов, не ощущал присутствия постороннего…
Я резко обернулся. В каюте никого не было.
– В последний раз эту мелодию играли давным-давно. – Голос, казалось, исходил из центра каюты. – Мой прежний пассажир предпочитал Рахманинова.
Я постарался взять себя в руки и не задавать глупых вопросов, которые вертелись на языке.
– Ты – корабль? – спросил я, не зная, глупый ли это вопрос, но рассчитывая получить ответ.
– Разумеется. – Голос был мужским. Естественно, мне и раньше доводилось слышать механические голоса; правда, ни одну из машин, с которыми я общался, нельзя было назвать действительно разумной. Церковь с Орденом запретили производство ИскИнов более двух столетий назад, а после того как Техно-Центр помог Бродягам уничтожить Гегемонию, большинство населения тысячи обезображенных войной миров целиком и полностью поддержало церковников. Что там говорить – едва я осознал, что беседую с по-настоящему разумной машиной, у меня взмокли ладони, а к горлу подкатил комок.
– А кто был твоим… э-э… прежним пассажиром?
– Человек, которого называли Консулом, – ответил корабль после секундной заминки. – Большую часть жизни он провел на дипломатической службе.
Настала моя очередь помедлить, прежде чем раскрыть рот. Я вдруг подумал, что казнь, быть может, все-таки состоялась и «жезл смерти» искорежил мой мозг настолько, что я вообразил, будто попал в эпическую поэму.
– Что случилось с Консулом?
– Он умер, – ответил корабль. В голосе машины промелькнул, как мне показалось, намек на сожаление.
– Как? – уточнил я. В «Песнях» говорилось, что после Падения Консул ушел на космическом корабле в Сеть. На каком корабле, на этом? – И где? – Из «Песней» следовало, что в компьютере звездолета, на котором Консул покинул Гиперион, находился второй кибрид Джона Китса.
– Я не помню, где умер Консул, – сообщил корабль. – Помню только, что он умер, а я возвратился. Очевидно, меня в свое время запрограммировали на возвращение.
– У тебя есть имя? – справился я. Интересно, с кем я разговариваю – с бортовым компьютером или с Джоном Китсом?
– Нет. Просто Корабль. – Машина вновь выдержала паузу. – Хотя я как будто припоминаю, что когда-то у меня было имя.
– Джон? Или Джонни?
– Может быть. Не помню.
– Почему? Неполадки с памятью?
– Память функционирует нормально. Около двухсот стандартных лет назад я получил травму, которая уничтожила ряд воспоминаний, а в остальном с моей памятью все в порядке.
– Но что это была за травма, ты не помнишь?
– Нет, – бодро отозвался корабль. – Полагаю, я получил ее тогда же, когда умер Консул и мне пришлось вернуться на Гиперион, но полной уверенности у меня нет.
– А что было потом? Ты вернулся и с тех пор все время оставался в башне?
– Да. Некоторое время я пробыл в Граде Поэтов, но в основном находился здесь.
– А кто переправил тебя сюда?
– Мартин Силен. Поэт, с которым вы уже встречались.
– Ты знаешь об этом? – удивился я.
– Конечно. Именно я представил месье Силену данные о вашем процессе и казни. Я помог передать взятки и раздобыл транспорт, чтобы переправить вас в башню.
– Каким образом? – Мне почему-то представилось, как звездолет садится за телефон и начинает обзванивать всех подряд.
– На Гиперионе нет инфосферы как таковой, однако я отслеживаю все свободные частоты, а также перехватываю микроволновые, волоконно-оптические и мазерные сообщения.
– Иными словами, шпионишь для Силена.
– Совершенно верно.
– А что тебе известно о его планах в отношении меня? – Я снова повернулся к роялю и начал наигрывать Баха.
– Месье Эндимион, – окликнул меня другой голос.
Я обернулся и увидел А.Беттика, который стоял на металлической лестнице.
– Хозяин решил, что вы заблудились. Я пришел проводить вас обратно в башню. Вы как раз успеете переодеться к обеду.
Я пожал плечами, встал и направился к лестнице, а перед тем, как последовать за андроидом, произнес, обращаясь к полутемной каюте:
– Приятно было поговорить, Корабль.
– Рад был познакомиться, месье Эндимион. До скорой встречи.
Факельные звездолеты «Бальтазар», «Гаспар» и «Мельхиор» вышли из пылающих орбитальных дебрей и на целую астрономическую единицу приблизились к безымянному солнцу, когда командор Стоун сообщила капитану де Сойе, что воскрешение состоялось.
– Честно говоря, мы воскресили только одного, – призналась она.
Капитан де Сойя моргнул.
– А того, кому… ну, не повезло… вернули в саркофаг?
– Пока нет, – отозвалась командор. – С ним отец Сапиега.
– Их прислал Орден? – с надеждой в голосе поинтересовался де Сойя. С курьерами Ватикана проблем всегда больше, чем с посланцами Ордена.
– Нет. – Командор Стоун покачала головой. – Оба из Ватикана, легионеры Христа. Отец Гавронски и отец Вандрисс.
Капитан с трудом скрыл досаду. Легионеры Христа, пришедшие на смену куда более либеральным иезуитам, начали обретать влияние где-то лет за сто до Большой Ошибки; ни для кого не являлось секретом, что Его Святейшество дает им самые ответственные поручения и наделяет весьма широкими полномочиями.
– Кто выжил?
– Отец Вандрисс. – Стоун бросила взгляд на свой комлог. – Он уже должен был прийти в себя.
– Отлично. В шесть сорок пять поднимите силу тяжести до одного «g», примите на борт капитанов Хирна и Буле и проводите их в носовую кают-компанию. А я навещу отца Вандрисса.
– Слушаюсь, сэр. – Командор Стоун отдала честь и исчезла.
Помещение по соседству с тем, где находился реаниматор, больше напоминало часовню, нежели медицинский отсек. Капитан де Сойя преклонил колена пред алтарем, а затем присоединился к отцу Сапиеге, который стоял рядом с каталкой. Сапиега был старше большинства членов экипажа – ему было по меньшей мере семьдесят стандартных, его лысина сверкала в свете галогенных ламп. Де Сойе всегда казалось, что капеллан – человек раздражительный и не слишком далекий, как те приходские священники, с которыми он сталкивался в детстве.
