Но не совсем. Полностью восстановить исходное состояние было невозможно. Включение и выключение Поля было эквивалентно растяжению и сжатию корабля-носителя, но вследствие эффекта гистерезиса начальное условие из-за наводок, электрических зарядов и перемещений масс на борту корабля при включении Поля оказывалось невоспроизводимым. Все эти отклонения и искажения накапливались, и, хотя они по величине редко превосходили долю процента, их было вполне достаточно, чтобы нарушить тонкую регулировку радиолокационной аппаратуры и средств связи. Обнаружить изменения на каком-нибудь отдельном корабле не представлялось возможным. Остаточные «деформации» проявлялись лишь при сравнении оборудования одного корабля с аналогичным оборудованием другого корабля или при попытке войти в связь с другим кораблем.
Непредсказуемые изменения в жизненно важных узлах кораблей породили неописуемый хаос и неразбериху. Все модули и компоненты утратили взаимозаменяемость: нормальное функционирование любого узла на борту одного корабля отнюдь не гарантировало его безотказность на борту другого. Нарушилась взаимозаменяемость даже болтов и гаек. Определить местоположение своего корабля или координаты цели стало решительно невозможно. Будь у нас хоть немного времени, мы непременно справились бы со всеми этими трудностями, но неприятельские корабли уже тысячами шли на нас, атакуя оружием, которое казалось устаревшим на несколько веков по сравнению с нашим сверхсовременным вооружением. Наш доблестный флот, мощь которого была подорвана нашей собственной наукой, сражался из последних сил, но был вынужден отступить под ударами превосходящего по численности противника и сдаться на милость победителя. Корабли, оснащенные генераторами Поля, оставались попрежнему недосягаемыми для противника, но как боевые единицы они не представляли никакой ценности. Каждый раз, когда они включали генератор, чтобы скрыться от противника, остаточная деформация оборудования возрастала еще больше. Через месяц все было кончено.
Такова подлинная история нашего поражения. Я изложил ее без прикрас, отнюдь не стремясь снискать сочувствие и склонить в свою пользу членов высокого суда. Мое заявление, как уже говорилось, я прошу рассматривать как протест против вздорных и безосновательных обвинений, выдвигаемых несведущими людьми против тех, кто служил под моим началом, и как попытку указать истинного виновника постигших нас неудач.
Наконец, я прошу рассматривать мое заявление как покорнейшую просьбу. Как явствует из вышеизложенного, моя просьба продиктована весьма вескими соображениями, и я надеюсь, будет удовлетворена высоким судом.
Достопочтенные судьи, разумеется, понимают, что условия, в которых мы находимся, и неусыпный надзор днем и ночью действуют угнетающе. Однако я на это не жалуюсь, равно как не сетую и на тесноту, вынудившую разместить нас по двое в камере.
Но я снимаю с себя всякую ответственность, если и впредь мне придется находиться в одной камере с профессором Норденом, бывшим начальником научно-исследовательского центра вверенных мне вооруженных сил.
От станции Парк-стрит линии метро расходились во все стороны, образуя сложную, хитроумно переплетенную сеть. Запасный путь связывал линию Личмир с линией Эшмонт для поездов, идущих в южную часть города, и с линией Форест-хилл — для поездов, следующих на север. Линии Гарвард и Бруклин соединялись туннелем, пересекавшимся на большой глубине с линией Кенмор, и в часы пик на эту линию переводился каждый второй поезд, идущий обратным маршрутом на Энгдстон. Возле Филдскорнер линия Кенмор соединялась с туннелем Мэверик и, выходя на поверхность, связывала Сколлисквер с наземной линией Копли. Затем она снова уходила под землю и у Бойлстона соединялась с линией Кембридж. Линия Бойлстон соединяла на четырех уровнях все семь главных линий метрополитена. Она была открыта, как вы помните, третьего марта, и с тех пор поезда могли беспрепятственно достигать любой станции сети.
Ежедневно на всех линиях курсировали двести двадцать семь поездов, перевозивших около полутора миллионов пассажиров. Поезд, исчезнувший четвертого марта с линии Кембридж-Дорчестер, имел номер 86. Сначала никто не заметил его исчезновения. В вечерние часы пик на этой линии поток пассажиров был немногим больше обычного. Но толпа есть толпа. Лишь в семь тридцать вечера диспетчерские табло стали запрашивать восемьдесят шестой, однако прошло целых три дня, прежде чем кто-то из диспетчеров наконец заявил о его исчезновении. Контролер на Милкстрит-кросс попросил дежурного линии Гарвард подать еще один дополнительный поезд к концу хоккейного матча. Дежурный передал заявку в парк. Диспетчер вызвал на линию поезд 87, который, как обычно, в десять вечера ушел в парк. Но даже и тогда диспетчер не обнаружил исчезновения восемьдесят шестого.
На следующее утро в часы наибольшего притока пассажиров Джек О'Брайен с диспетчерского пункта на Парк-стрит соединился с Уорреном Суини из парка на Форест-хилл и попросил дать на линию Кембридж дополнительный поезд. Поездов не было, и Суини решил по табельной доске проверить, есть ли свободные поезда и бригады. И тут он обнаружил, что машинист Галлахер по окончании смены не перевесил номерка. Перевесив номерок Галлахера, Суини прикрепил к нему записку — смена Галлахера начиналась в десять утра. В десять тридцать Суини снова был у табельной доски — номерок и записка висели на прежнем месте. Недовольно ворча, Суини направился к дежурному и потребовал выяснить, почему Галлахер опоздал на работу. Дежурный ответил, что вообще не видел его в это утро. Тут-то Суини и поинтересовался, кто еще кроме Галлахера обслуживал восемьдесят шестой. Не прошло а двух минут, как он уже знал, что кондуктор Доркин тоже не отметил уход с работы, а сегодня у Доркина выходной. Только в одиннадцать тридцать Суини наконец понял, что потерял поезд.
Следующие полтора часа он провел на телефоне, обзванивая диспетчеров, контролеров и дежурных на всех линиях метрополитена. Вернувшись в час тридцать с обеда, он снова сел на телефон. Заканчивая смену в половине пятого, он, порядком озадаченный, доложил обо всем в главное управление. До полуночи не смолкали телефоны во всех туннелях и депо городского метрополитена, и только после двенадцати ночи наконец решились потревожить главного управляющего и позвонили ему домой.
Шестого марта технику главного диспетчерского пункта первому пришла мысль связать исчезновение поезда с неожиданно большим количеством появившихся в тот день в газетах объявлений о розыске пропавших родственников. О своих догадках он сообщил кое-кому из газеты «Транскрипт», и уже в полдень три газеты опубликовали экстренные выпуски. Так эта история получила огласку.
