— Что-то такой не припомню.
— А она въехала только в прошлом году. Вдова — мужа убили в революцию.
— Вот так приехали. Что еще за революция такая?
Отец подавленно стрельнул взглядом назад, по сторонам и в окно (на заброшенный сад, голый и безлистный, где изливались потоками лучи холодного апрельского солнца). Не приметив и там шпионов, отец несмело начал:
— Страна разорилась катастрофически. Все ваши Странствия Духа — это ж какие расходы. Соломонова сокровищница, а доходов — никаких. Число безработных давно переросло миллион. Армия перешла на их сторону, и вместе они хорошенько дали правительству коллективным коленом под зад. Ох, что тут творилось полгода назад — Содом и Гоморра. Твое счастье, что ты был там, а не здесь.
Бушу припомнилось «Амниотическое Яйцо», процветавшее как никогда.
— Но ведь новое правительство не запретит Странствия?
— Куда ему! Теперь все прочно сидят на этой удочке, словно наживка на крючке. Ведь это — как виски или травка — само держит. Ну да тебе ли объяснять… Теперь у власти — военные, но, говорят, Уинлоков Институт здорово ими помыкает. Говорят, говорят, а мне-то что? Пришли тут раз, хватили кулаком по столу — приказ, мол: ступай в казармы ковыряться в гнилушках этих бутылей в хаки. Ну я и скажи: надо вашим солдатам — сами придут, коли ноги носят; а мне, говорю, уж восьмой десяток и потому начихать на вашу карманную артиллерию. Больше и носу не казали.
— А что с вишнями у дороги?
— Это все прошлая зима. Холодина жуткий. Данте и тот своих грешников так не морозил. Вот и пришлось пустить деревья на дрова — а что оставалось? Миссис Эннивэйл жила тут со мною — у нее совсем нечем было топить. Из чистого альтруизма и сострадания — ты ничего такого не подумай, Тед. В моем возрасте бутылка заменяет и секс, и многое другое. К тому же памятью твоей матери я дорожу.
— Да, тебе ее очень недостает.
— Ну… Мы не замечаем многих вещей, пока они не станут частью далекого прошлого, и совершаем многое, осмысливая свои действия позже. Твоя мать, что ни говори, умела причинить мне боль. Ты многого не знаешь!
Когда Буш не ответил, отец продолжил свой монолог — так, будто вторая часть его естественным образом вытекала из первой:
— А однажды, когда вся эта заварушка была в самом разгаре, городом хлынули войска. От половины квартала остались только угли да головешки. Миссис Эннивэйл спряталась здесь, у меня. Двое солдат поймали молодую девушку тут же, на нашей улице. Никогда ее раньше не видел — тут столько народу сменилось за последний год, да и нам с ними друг до друга дела мало. Так вот, один из этих пустых касок сгреб девушку в охапку и уложил прямо вот здесь, у стены нашего дома, в нашем саду! Был чудесный летний день, и вишни тогда еще были целы. Но это чудовище, это животное! Она, конечно, сопротивлялась, бедняжка… Мы с миссис Эннивэйл все это наблюдали из окна.
Его глаза тускло мерцали — как будто кто-то раздул в их глубине угольки. Буш попытался представить, что могло произойти между ними, пока они наблюдали.
Итак, здесь, как и повсюду, — злоба и насилие, которые неотвязно преследуют его. Как связать это изнасилование с воспоминаниями отца о матери? Может, он вообразил все, пытаясь выплеснуть в этой истории свои вожделения, страхи и ненависть ко всему женскому? Бушу вовсе не хотелось вплетать в свой мозг новый клубок; но теперь почему-то с некоторым облегчением он узнал, что не его одного мать обделила любовью. Теперь он уже отбивался от назойливых звуков и голосов и жаждал поскорее окунуться в безмолвие далекого прошлого.
Он встал, чтобы наконец уйти; но отец тут же очнулся от дремоты.
— Люди — скоты, — сказал он. — Просто грязные животные.
Когда-то существовал негласный запрет на все споры с отцом. Но для Буша он растворялся, как и многое, во времени, когда он бродил по гулким берегам доисторических морей. Не вспомнил он о нем и теперь.
— Никогда не слышал о животных-насильниках, отец. Это уж привилегия человека! Воспроизводство оставалось самым обычным делом наряду со сном и едой — пока это было делом животных. А человек обратил его в орудие любви — и ненависти.
Отец осушил стакан, грохнул им по столу и произнес со льдинкой в голосе:
— А ты ведь этого боишься, да? Секса, я имею в виду.
— Вовсе нет, и незачем переносить свои страхи на других. Но так вполне могло случиться — вспомни, как ты всякий раз трунил надо мною, будто над ребенком, стоило мне привести девушку в дом!
— А, старик Тед, так и будешь всю жизнь иметь на меня зуб. Точь-в-точь мать.
— Но ведь сам же боишься. Боишься? Нет? Почему же тогда у меня нет ни сестер, ни братьев?
— Вопрос не ко мне.
— Ха! Ну и троица же мы — все равны, как на подбор!
— Не троица, а пара — только ты да я. Теперь. А поэтому будь ко мне снисходителен.
— Нет, все-таки троица! Лишь нечто большее, чем смерть, может избавить от воспоминаний.
— Они — все, что у меня теперь осталось, сынок, — я не могу, как ты, возвращаться в прошлое, когда захочу… У меня тут наверху еще кое-что припрятано. — Джеймс Буш встал и зашаркал вверх по темной лестнице. Буш поплелся за ним следом. Они оказались в маленькой гостиной, где изрядно попахивало сыростью.
Отец с трудом нащупал вилку и розетку электрокамина.
— У нас тут дыра в крыше. Заделали все на живую нитку — латка чуть ли не на пластыре держится. Так что поосторожней размахивай руками.
Он извлек из комода непочатую бутыль. Отец и сын уселись друг напротив друга на отсыревшие стулья — и горько улыбнулись.
— Как бы то ни было — за наше дряхлое человечество, — поднял стакан отец. И продолжил, уже глотнув и поморщившись: — Теперь вся страна — под кованым башмаком генерала Перегрина Болта. Так, диктатор средней руки, но пользуется доверием у населения. В конце концов, при нем на улицах стало спокойнее.
— Он в ладах с Институтом?
— О, Институт процветает — так говорят. Я, опять же, в эти дела не влезаю; но, кажется, его перестраивают на казарменный манер…
— Мне нужно отчитаться. Завтра и пойду.
— А ты не улепетнешь опять в прошлое? Теперь столько народу туда мотается, что дошло уже до преступлений, — это в доисторические-то времена! Двоих подстрелили на прошлой неделе в меловом — так мне сказал бакалейщик. Генерал Болт организует Полицию Прошлого, чтобы поддерживать там порядок.
— Странно, мне не приходилось видеть там преступлений. Несколько человек, разбросанных по миллионам лет, — какой вред от этого?
— Ну, ведь люди не так уж и разбросаны… Что ж, если ты не можешь не вернуться туда, мне тебя не удержать. Почему бы тебе не осесть здесь, делать свои группажи или что там еще — зарабатывать, наконец? В мастерской у тебя порядок, а жить мог бы здесь.
