Слишком много для меня. Топор вдруг стал неудержным, я опустил его и положил на пол.
Возня за окном стихла.
Еще немного, и я стану ни на что не годным. Абсолютно.
Механически, не думая, я зажег лампу, покидал угольки в едва мерцавшую топку. Пусть будет тепло и светло.
Хотя бы мне.
В дверь постучали — деликатно, вежливо. Я не успел и понадеяться, что соседи заслышали шум и пришли справиться, не нужна ли подмога. Глупая мысль. Деревенские так не стучат.
Я распахнул дверь.
— Спрашивать надо, кто там, — визитер сощурился на лампу, которую я держал перед собой.
— И так видно, — я посторонился, пропуская его. Охотник, гроза хищников.
Оконная занавеска обрюхатела, раздулась.
— Еще не ложились? — охотник откровенно разглядывал меня. А я его.
— Лег. Сплю. Вижу сны.
— Ага, ага… Что сниться?
— Не досмотрел, — я обмахнул табурет. — Присаживайтесь.
— Некогда, честное слово. Сон, он ведь штука непростая, в любой момент оборваться может, — но сел.
— Как охота?
Охотника передернуло.
— У меня не охота. Промысел. Поганый, — он отвел занавеску. В оконном стекле круглая, с блюдце, дыра. Давно пора вторую раму вставлять. И с углем экономить. — В газете сообщили бы — шаровая молния.
Я присмотрелся.
— Края неоплавленные.
— Загадка природы. Молнии, они такие, на них многое списать можно. Непознанная стихия. Или плавиковой кислотой обмазать, всего делов.
— Стихия, да. Непознанная.
— Совершенно верно. И опасная. Вы находку свою куда прибрали?
— В кладовочку.
— Тогда я ее реквизирую, с вашего позволения. В пользу государства Российского.
— Расписочку напишите?
— Уже написана. Не мной, другими. Хотите убедиться? — он прошел в сени. — Лампу оставьте.
Оставил. И топор оставил. Адреналин, бессонница или еще что, но чувствовал я себя хорошо темперированным клавиром.
Раскрой и играй.
Охотник включил фонарь. Луч широкий, но тусклый. Лунный луч.
Под окном лежал человек — скрючась, прикрыв руками голову. Я перевернул тело на спину, рука ударила землю. Съемщик трассы, геодезист из зеленого фургона. В глубине распоротого живота что-то дулось и блестело.
— Дальше, — позвал охотник.
Второе тело — у забора. Тоже землемер. Тоже располосован. Приехал барин. Рядом — автомат, с широким, в бутылку, стволом.
— Дальше, дальше, — звал охотник.
Дальше, немного в стороне, лежал Вадим Валентинович.
Учитель. Два пятна на спине, небольшие, аккуратные. Входные отверстия. Без выходных. Но руки и лицо в свежей крови. Совсем свежей. Парной.
— Это он… их?
— Да. И они его, — охотник не отводил луч фонаря.
Я прикоснулся к шее Вадима. Пульс торопливый, умаляющийся.
— Он еще жив.
— Жив? — без радости переспросил охотник. — Тогда отойдите. Не обижайтесь, но вы ему не поможете.
— А вы?
— Вряд ли он будет благодарен за это, — охотник достал из кармана коробочку. — Медпомощь, чистка, — коротко сказал в нее и, мне:
— Идемте в дом. Сейчас здесь приберут.
— Мне не нравится слово — приберут. Так говорят о мусоре.
— Да? — мы опять были на кухне. — Черствею. Ладно. Раненому окажут медицинскую помощь на самом высоком уровне. Удовлетворены? — охотник бодрился, но чувствовалось — он задет. — Позвольте находочку вашу.
Я принес из кладовки ведро.
— Вот он какой, — охотник поднял крышку.
— Кто — он?
— Феникс, — охотник прикрыл ведро, вынес в сени. — Излучение грошовое, но капля камень точит.
— Феникс?
— Так его называют. Не спрашивайте, не знаю, что это. Или кто. Просто, когда он вылупится — если он действительно вылупится — грохнет ого-го! На пару мегатонн. Где-то и грелка для него должно быть.
— Какая?
— Йод–сто тридцать один, железо–пятьдесят пять, что-нибудь порадиоактивней.
Я до отказа отодвинул вьюшку, распахнул поддувало. Не помогло, голова оставалась угарной. Есть может, а думать — ни-ни.
— Не переживайте, Петр Иванович, никто не знает, что это такое. Честное слово. Просто есть предположение, будто именно феникс вылупился в тысяча девятьсот восьмом году в тайге Подкаменной Тунгусски. Один… Один ученый вельможа, решил построить там инкубатор. Предполагал, что птичка не из мирных.
Вскормил ждущего. У него было два э… яичка. Второе — перед вами. Его пытались активизировать летом сорок первого — бросить на Берлин. Во всяком случае, грелка бы немцем показала — килограммы радиоактивного йода подарочек еще тот. Но — не отправили посылку. Груз до полигона не дошел. Исчез.
— И я его нашел.
— Нашли, нашли, Петр Иванович. Главное нашли. А изотопов у нас и так, сколько душа пожелает.
— Но откуда взялся этот феникс?
— Не знаю. А и знал бы — не сказал.
— Те, за окном — они-то кто?
— Конкуренты. Распад страны, распад спецслужб. Задача один — отыскать феникса самому, задача два — помешать соседу. Любой ценой.
— И Вадим Валентинович?
— Он умница. Подключил детей, а они много видят. А тут вы. Может, настоящий доктор, а может — конкурент, как прежний.
— И приглашение в метро — ?
— Метро? А, вы о Самохатке… Туда, действительно, ходить не стоило.
— А волкособаки?
— Их давно перебили, летом. Учитель и перебил. Он… В общем, он это мог.
— Как?
— Не комментирую. Волкособаки были опасны детям, могли помешать поискам.
— Но следы? Я видел следы утром, на снегу.
— Моя собака. Охраняла вас. Умная псина.
— А вы?
— Стараюсь соответствовать.
— Я не про ум. Вы что делали?
— Что и остальные. Тянул одеяло на себя.
— Вы лучше других?
— Клясться не стану. Просто я представляю государство.
— Государство… — я посмотрел на занавеску.
— Нет там никого, — успокоил охотник. — Увезли. И находку вашу тоже. В инкубатор, на Новую Землю.
— Да ну? Двадцать пять процентов хоть дадите? Положено по закону, между прочим.
— Даже грамоты не ждите. Сознание исполненного долга — лучшая награда, — он поднялся. — И не удерживайте, пора. Служба.
А я и не удерживал.
— Последнее напутствие вам, Петр Иванович. Будут спрашивать, а будут непременно, хотя и не настойчиво, отвечайте — ничего не видел, не знаю, живу чинно-благородно. Снов своих не рассказывайте.
— Премного благодарен за совет.
— Всегда рад услужить, — он тихо притворил дверь. Я сосчитал до десяти и вышел за ним, да поздно. Тьма стала пустой, покойной. Благостной, как благостна брешь ловко выдернутого зуба, язык долго и недоверчиво ищет его, зуб, ноющий, гнилой, но свой, а нет его. Желаете-с, протез поставим, а нет-с — и так люди живут. Как прикажете-с.
