Мы сели на той же полосе ила, и я в одиночестве отправился на болотистую лужайку. Ее все так же окружала стеной бурая растительность, и «поселок» ничуть не изменился, но хижина Черного Чарли выглядела заброшенной. Я свистнул и стал ждать. Затем крикнул. Потом встал на четвереньки и заполз внутрь хижины. Там было пусто, если не считать кучи каменных обломков и охапки высушенных водорослей. Пятясь, я выполз обратно.
Впечатление было такое, словно все обитатели деревеньки высыпали из своих хижин и собрались перед хижиной Чарли. Они выглядели возбужденными, все время перебегали с места на место и время от времени посвистывали, испуская тот самый низкий жалобный звук, который я услышал от Чарли. Постепенно их возбуждение спало, толпа немного отступила, а один из них подошел поближе. Он заглянул мне в лицо, затем повернулся и быстро заскользил на своих коротких лапах к краю лужайки.
Я последовал за ним. Больше мне ничего не оставалось делать. А в тот момент мне даже не приходило в голову, что следует чего-либо опасаться.
Проводник завел меня далеко в заросли кустарника и внезапно исчез. Я огляделся, удивленно и нерешительно, и уже собрался направиться обратно. И тут послышался негромкий свист. Я шагнул вперед и увидел Чарли.
Он лежал на боку в центре небольшого круглого участка примятой травы. Чарли был очень слаб, и сил у него хватило лишь на то, чтобы поднять голову и посмотреть на меня, потому что все его тело было покрыто ранами, из которых медленно сочилась темная кровь, исчезая в траве. Я вспомнил, что видел во рту Чарли длинные долотообразные зубы, и понял, кто нанес ему такие раны. Меня залила волна гнева. Я наклонился и поднял это израненное создание.
Он оказался на удивление легким. Держа его на руках, я повернулся и двинулся на поляну.
Когда мы вышли на открытое место, остальные уже поджидали нас. Я посмотрел на них — и гнев мой исчез, словно пламя свечи под дуновением ветра. Потому что здесь некого было ненавидеть. Ведь и они не испытывали к Чарли ненависти. Они боялись его, и единственной их виной было невежество.
Они расступились, и я отнес Чарли ко входу в его хижину. Положил на землю. Грудь и рукава моей куртки пропитались его темной кровью, и я заметил, что она не свертывается, как наша.
Я стянул с себя рубашку и, разорвав ее, сделал неуклюжую попытку перевязать Чарли. Но вскоре увидел, что кровь пропитала повязки и продолжает течь. Он, с усилием приподняв голову, слабо подергал повязки зубами, и в конце концов я сдался и снял их.
Я уселся рядом с ним, чувствуя слабость и беспомощность. Несмотря на усилия и заботу умирающего Лонгэна, несмотря на все достижения человеческой расы, я прилетел слишком поздно. Или мы прилетели слишком рано.
Из этого ступора меня вывели попытки Чарли заползти в свою хижину. Первой моей реакцией было удержать его. Но он, казалось, собрал последние остатки слабеющих сил и упорно продолжал свои попытки. Поняв это, я передумал и даже начал ему помогать. Он протиснулся в отверстие, слабея на глазах.
Я не ожидал увидеть его снова, полагая, что некий инстинкт заставляет его забраться в хижину и умереть именно там. Но через несколько секунд я услышал доносящийся изнутри шум, и вскоре он начал выбираться обратно. На половине пути силы покинули его окончательно. Целую минуту он пролежал неподвижно, потом слабо свистнул.
Я подошел к нему и вытащил его из хижины. Он повернул ко мне голову, держа во рту то, что я поначалу принял за комок засохшей грязи.
Я взял его и начал счищать грязь ногтями. Почти немедленно стала проступать зернистая поверхность песчаника, из которого он создавал свои скульптуры, и мои руки затряслись так сильно, что мне пришлось положить камень на Землю, пока я приходил в себя. До меня впервые дошло, какую важность имели для Чарли его творения.
И тогда я произнес клятву. Сам себе. Я поклялся, что немыслимые статуэтки Чарли займут подобающее место в одном из уважаемых музеев Земли. Что бы они собой ни представляли.
Наконец мои руки счистили остатки грязи. Я увидел это, и мне захотелось засмеяться и заплакать одновременно. Потому что из всех форм, которые он мог отобразить в камне, Чарли выбрал ту, которую ни один критик не счел бы естественной и органичной. Потому что выбрал он не животное или растение, не структуру или природный объект. Нет, с мучительной неумелостью он высек из мягкого и зернистого камня совсем другой образ — статую стоящего человека.
И я знал, кто этот человек.
Чарли оторвал голову от сырой земли и посмотрел в сторону озера, где меня ожидал флаер. Я не такая уж тонкая натура, но сразу догадался о смысле его взгляда. Он хотел, чтобы я ушел, пока он еще жив. Хотел увидеть, как я ухожу, унося с собой сделанную им вещь. Я встал, стиснув руками статуэтку, и зашагал прочь. На краю поляны я обернулся. Он все еще смотрел на меня. Его племя держалось вдалеке от него. Не думаю, что они готовы были потревожить его.
А потом я отправился домой.
Но есть еще кое-что, о чем необходимо сказать. После возвращения с Мира Элмана я долго не притрагивался к статуэтке. Я даже не вынимал ее, потому что знал: одного желания мало для того, чтобы создать произведение искусства.
Но как-то в конце года я приводил в порядок свой кабинет, избавляясь от ненужных мелочей. И поскольку я верю в систему и порядок, а также потому, что мне стало стыдно собственной трусости, я достал статуэтку из нижнего ящика стола и поставил на полированную поверхность.
Я был в комнате один, в конце дня, когда красные лучи вечернего солнца, пробившись сквозь высокое окно, заливают все чистым янтарным светом. Я провел пальцами по шершавому песчанику и приподнял фигурку, чтобы получше ее разглядеть.
И тут — впервые — я разглядел ее, увидел сквозь камень скрытый в нем образ, увидел глазами Черного Чарли то, что он испытывал, изучая Лонгэна. Я увидел людей так, как их видит племя Черного Чарли, и то, что значил для Черного Чарли мир людей. Но это было лишь малостью, а дальше я узрел искусство, каким его видел Черный Чарли своими ясными нечеловеческими глазами, увидел красоту, которую он искал ценой своей жизни и, должно быть, нашел.
Но самое главное, я понял, что эта грубая статуэтка и есть настоящее искусство.
И последнее. Стоя на болоте среди грязи и водорослей и держа статуэтку в руках, я пообещал себе, что она когда-нибудь будет выставлена в музее. Верный своему слову, я предложил ее одному известному музею, потом еще одному. Но никто не захотел выставить в экспозиции столь неуклюжую работу.
В конце концов я перестал рассказывать истинную историю и продал статуэтку вместе с другими вещицами торговцу с менее солидной репутацией, выдав ее за вещь, происхождение которой мне не известно.
