— Николаос, — сказал он также пусто и прямо. — Я тебе верю.
Я не знал, что ответить, чувствуя к нему необъятную симпатию.
— Я хочу сказать тебе, — Демарат чуть склонил голову и стал смотреть на меня исподлобья, — что твои боги не ошиблись. Они послали тебя за жертвой — и вот она, прямо перед тобой.
С губ Нисы прочь слетела простоватая улыбка цветочницы. Она бросила на Демарата тревожный и очень умный взгляд.
— Не понимаю, — нарочно сказал я, поскольку очень старался в эти мгновения не понимать его.
— Дурачком тебе уже не прикинуться, — сощурив один глаз, сказал Демарат.
Мы переглянулись с Нисой — и оба изобразили полную оторопь.
— Недурная… даже красивая смерть — сгореть в мгновение ока от взгляда богов, — с очень знакомой мне тоской в глазах проговорил Демарат, степенно отпил и закусил маленькой маринованной сливой. — Достойная смерть — лучшая награда. Лучше тусклых медяков кесаря.
Он вздохнул.
У меня ёкнуло сердце — так улыбался в иных мирах полковник Чагин, предлагая «ланч».
— Демарат, — нарочито назвал я его по имени и на всякий случай опустил глаза. — Сейчас самое лучшее — не играть с огнем. Эти боги, которые мне известны не больше, чем тебе, — они наверняка слышат… и я не уверен, что они разумеют иносказания.
— Какие иносказания! — раскинул руки Демарат. — Огонь есть огонь. Огонь — лучшая судьба.
Я не вытерпел — и поднял взгляд. О, я вполне осознал, что обладаю поистине убийственным взглядом.
Демарат держал серебряный кувшин крепко за горло, приложившись к его округлому рельефному боку виском.
Ниса тихонько выдавливала в рот мякоть темной сливы.
Я слышал неясный шелест вовне, над самим шатром, и ровный шум гуннского лагеря… Но тревожил, иголочками колол голову тот странный тихий шелест наверху…
Ниса внимательно смотрела на бледную и сильную руку стратега, стиснувшую горло сосуда.
— Вам в вашей дали известно о великой эллинской мести? — сосредоточенно проговорил Демарат.
Я развел руками.
— Об эллинских братствах разума и стратегии?
Я сделал наивную улыбку.
— Об Этолийском Щите? О Спартанской Лиге? О Мече Семи Врат?
Увы, в моих знаниях Истории обнаружились провалы… Впрочем, я стал подозревать, что подобными «провалами памяти» могут страдать и наши заядлые профессора…
— Вы ничего о нас не знаете, — сделал закономерный вывод Демарат.
Он опустил кувшин на место… и больше наливать не стал.
— Я скажу немного… — глуховатым голосом произнес он, явно намекая на значение великих тайн и заговоров. — Сколько дозволено «отцами»… и чуть больше того — для поддержания огня опасности, без которой скучно и холодно жить. Ты готов?
— Пожалуй, — кивнул я.
— Только больше не опускай взгляд, — твердо предупредил он. — В конце концов, если тут кто и лжет, то — не ты.
«Придумал, тоже, «русскую рулетку», каких не было! — со злостью подумал я. — Хочет гореть — пусть горит».
— Эллада погибла в битве с македонцами при Херонее, — сказал Демарат. — Эллада стала застежкой на плаще Александра… а потом — на тоге римских диктаторов… И тогда мы стали тайно сажать семена и плевелы. Мы создали лучшие на просторах ойкумены гимнасии, и лучшие техниты-эллины двинулись на все стороны света. Туда, куда посылали их «отцы» тайных союзов… Александра, превратившего Элладу в застежку на своем полевом плаще, воспитывал Аристотель. Надеюсь, это тебе известно?
Я быстро кивнул, чтобы не сбить его с опасной дорожки.
— Все знают: лучшие стратеги во всех армиях, при всех императорах — эллины и только эллины… пускай, у них нет собственных армий, они и не нужны — продолжал он, усиливая напор очевидной тайны. — Лучшие зодчие — эллины. Лучшие врачи от Полуночных островов до Рифейских гор и Ганга — эллины. Самые точные землемеры — эллины. Лучшие советники и нотарии — тоже мы, эллины. Отныне любой завоеватель, приходивший в Элладу, знал, что он может взять без спроса, а что должен лишь смиренно просить, ибо силой меча этого не возьмешь, а обойтись без этого — тоже не обойдешься. Цари и магистраты от Британии до Индии шлют в Элладу прошения, а на обратной дороге охраняют наемного технита куда лучше, чем царского посла.
Я не выдержал такой мощной лобовой атаки — и решился на стремительный ответный обход с фланга:
— Платят по найму только техниту, или гимнасию, к которому он приписан?
К моей радости, Демарат вдруг раскаменел… на это я и рассчитывал своим маневром.
— Этолийскому Щиту платят больше, чем мне, — то ли признался, то ли проговорился он.
— Каков срок твоего найма у базилевса Аттилы? — продолжил я маневр.
— Мой — семь лет… Начался два года назад.
Я прикинул: огромная, но зыбкая и хаотичная империя Аттилы развалится раньше.
— Я предвижу твой расчет, — усмехнулся Демарат. — Конец наступит быстрее…
— Ты — прорицатель, а вовсе не я, — сделал я искренний комплимент. — Я только вспоминаю то, чему учили… Так что же случилось с великим Римом?
Я, и правда, начинал догадываться, вникать в одну из великих подпольных истин Истории.
— Мы, эллины, сделали римлян из неотесанных варваров приличными, образованными и разносторонними людьми. Народом с ясной целью, — сообщил Демарат. — Только их одних. Это был тяжкий труд. Но они оказались-таки неблагодарными варварами. Они извратили смысл, сущность. Эйдос…
— Вечный недостаток титанов. Их рок, — весьма мудро заметил я. — Им даешь людское воспитание, прививаешь изысканный вкус, но однажды в их душах просыпается Хаос, их породивший… Причем Хаос принимает личину абсолютного, железного порядка. Не к этому ли выводу пришел в итоге и Аристотель?.. Ведь он был не простым воспитателем, а поистине — творцом, демиургом величайшего покорителя царств.
Демарат посмотрел на меня очень пристально и уважительно кивнул:
— Полагаю, что именно так он и думал…
Тут я превзошел самого себя:
— В зерне всякого добротного воспитания неизбежно скрыты, заложены плевелы. Это — грехи самого воспитателя. Сначала вверх тянется тонкий стебелек любопытства, потом распускается скромный цветок хорошего вкуса… из которого воинственно торчит пестик рассудка. (Демарат кисло усмехнулся.) И наконец наливается румяный плод… чего? Конечно же, греха! Большой, порой красивый и всегда страшный. Следствие грехопадения. Знакомо?
— На иудея ты не похож, — пристальней всмотрелся в меня Демарат. — Следовательно, христианин?
Я содрогнулся. Было отчего: перед моими глазами, как картины жизни в преддверии смерти, промелькнули все мои сны.
