Сергей Лукьяненко - Красная машина, черный пистолет (сборник)

Солсбери собрал газеты, разбросанные на столе, и сунул пачку в шкаф. Читать ему больше не хотелось. Он устроился в кресле поудобнее и снова прикрыл глаза.

О чем это спрашивал Дуайт? Красное пятно, которое взрывает космокорабли… Непонятно.

По ассоциации перед глазами проплыли носилки, покрытые белой простыней, а на простыне – расплывающееся красное пятно. Кровь… Впрочем, это была не кровь, а большая красная роза, на шелковистых лепестках которой дрожала роса. И весь куст, усыпанный розами, и весь сад, и желтая лента тропинки, посыпанной песком, – все было пронизано, просвечено, налито густым солнечным соком, и он был молод, и рядом с ним шла высокая смуглая девушка, но она улыбалась не ему, а Гарри Митчэлу, щеголяющему в новой форме пилота ВМС…

Он открыл глаза, но Лили не исчезла: она стояла перед ним такая же, как тридцать пять лет назад, в тот день, когда выходила замуж за Гарри…

– Что с вами, мистер Солсбери?

– Джой? Господи… Я, кажется, немного задремал. Извините.

Солсбери провел ладонью по лицу, собираясь с мыслями.

Джой спрятала руки за спину.

– Ну так что же вы скажете, Джой?

– А что вы хотите?

– Что хочу? Гм… Понятия не имею. У вас такой вид, словно кто-то вам сделал предложение.

– Вы уверены, что это могло бы меня осчастливить?

– Не знаю, но полагаю, что да.

– Вы плохо разбираетесь в людях, мистер Солсбери.

– Вполне возможно. Годы берут свое. Ведь это вполне закономерный биологический процесс.

Джой не выдержала и выхватила из-за спины ленту самописца.

– Пульс!

– Так что же вы тянете, злая вы женщина!

Он схватил ленту обеими руками. Ровная линия, прочерченная пером прибора, прерывалась едва уловимым зигзагом. И еще одним. И еще. И еще.

– В лабораторию! – прокричал Солсбери, размахивая лентой, как победным флагом.

– Выключайте, Джой, это бессмысленно.

Солсбери устало сел на стул, взял за руку лежащего на койке человека. Рука чуть дрогнула, но подчинилась пальцам доктора. Солсбери согнул покорную руку в локте, отпустил. Рука осталась в том же положении.

– Опусти.

Человек опустил руку. Он спокойно смотрел на Солсбери, и от его спокойствия можно было сойти с ума.

– Встань.

Человек неторопливо поднялся на койке, свесил ноги вниз. Несколько секунд сидел неподвижно, глядя на свои ноги, потом медленно встал. Руки его оставались в том же положении, в каком он только что сидел, – чуть согнутые в локтях, с пальцами, продолжавшими сжимать несуществующий край койки. Две или три секунды человек рассматривал напряженные руки, потом опустил их, разжал пальцы. Потом медленно поднял голову, посмотрел на Солсбери ясным взглядом, в котором не было ни торжества, ни вопроса, а только пустота, спокойствие пространства, в котором нет ничего.

– Ложись.

Человек в том же ритме повторил все движения и вытянулся на койке, продолжая смотреть на доктора.

– Спи.

Человек закрыл глаза.

– Может быть, попробуем комбинировать стимуляторы?

– Нет, Джой, это бесполезно. Ведь это не болезнь. Не кретинизм и не идиотизм. И не потеря памяти. Все электроэнцефалограммы, все нейротесты говорят о том, что его мозг абсолютно здоров и абсолютно нормален. Я зондировал логометром Берга его память – кривая беспрерывна, об амнезии не может быть и речи…

– Но что же все-таки с ним?

– Как вам сказать? Это совершенно особый случай. Он… мертв.

– Не пугайте меня, мистер Солсбери. Работая с вами, я привыкла к самым невероятным вещам, но…

– Ну, я, пожалуй, неправильно выразился. Просто этому состоянию нет еще названия в медицине. Потому что мы с вами, Джой, первые, кому после Иисуса Христа приходится воскрешать из мертвых.

Солсбери встал, закинул руки за голову, прошелся по комнате.

– Понимаете, ведь мы с вами вернули пациента не из клинической, а из самой настоящей, биологической смерти, когда все процессы уже остановились, прекратились. В том числе и процессы, происходящие в клетках мозга. Человек умер в полном смысле этого слова, стал неживой материей. С помощью СД мы восстановили его клетки, восстановили заново весь организм с точностью, которую даже представить трудно – вплоть до последнего электрона в последнем атоме, из тех несчастных триллионов атомов, которые составляли нечто, бывшее когда-то Эдвардом Стоуном. Но этот восстановленный организм был именно «нечто» – не человеком и не трупом, а только копией человека.

– Но ведь сейчас-то он жив!

– Да, мы сумели «запустить» его сердце и легкие, нервные центры, руководящие всеми сложнейшими процессами организма, потому что мы знали, как это делать. Но его психика по-прежнему мертва, его мозг сейчас – это великолепный и вполне исправный мотор, который надо завести. А как – вот это вопрос.

– Но ведь надо же что-то делать.

– Надо, Джой, надо. Надо столкнуть его мышление с мертвой точки – с той десятой доли секунды, в которой оно было остановлено смертью. Но что пронеслось в его мозгу в эту десятую долю секунды? Какой образ? Слово или воспоминание? Ведь мы уже все перепробовали – и имена знакомых, и те небольшие кусочки его жизни, которые нам известны. Но ведь это – песчинки огромной пустыни, и только одна-единственная из них способна превратить в Эдварда Стоуна его живую копию.

Солсбери снова наклонился над койкой:

– Открой глаза.

Человек открыл глаза. Спокойствие пустоты царило в них.

Шел уже четырнадцатый день эксперимента, и уже семь долгих мучительных дней и ночей на койке этот человек, живой и мертвый одновременно, с безропотностью лунатика выполнявший все, что ему говорили, и не способный ничего сделать сам, потому что мозг его спал, как та сказочная царевна в хрустальном гробу. Каждые четыре часа с методичностью метронома звонили Дуайт или Роберт, и эти звонки еще больше действовали на нервы.

– Нет, Джой, так не пойдет. Мы скоро сами сойдем с ума. Надо отдохнуть. Выключайте аппаратуру.

Джой действительно устала. Перед глазами мелькали черные точки – верный признак нервного переутомления.

Привычно переключая рубильники на ноль, она прикрыла веки и слегка надавила на глазное яблоко – иногда это помогало.

– Ой!

Раздался треск предохранителей, и одновременно погас свет. На силовом щите замигала красная лампа аварийного освещения.

– Простите, мистер Солсбери, это я натворила. Одну минуту…