Лапин глубоко и радостно вздохнул, подумал и убрал с северо-запада далекие снежные вершины. Еще раз подумал, расширил ущелье и заменил водопад двумя рукавами, разделенными длинным галечным островом. Дальний рукав он сделал многоводным, бесшумным и стремительным, а ближний пожелал видеть широко дробящимся на мелких каменистых террасах. Тема реки сразу обрела глубину и упругость, заволновала игрой мерцающих высших тонов. Водопад был уж слишком значителен, в нем было какое-то простоватое всеподавляющее самоутверждение. Теперь стало намного лучше, но все-таки водопада было жаль. Сам по себе он был очень хорош, да и вся удача началась именно с него. Лапин еще раз вздохнул и успокоил себя тем, что заложил водопад в ближнюю память.
Такой мир заслуживал, чтобы его расписали на матрицах, и он оглушительно требовал этого всем своим тысячеголосым хором. Хотелось сделать шаг, другой, третий, побежать вниз к реке и плюхнуться в эту искристую обманчивую воду. И это была победа. Надо было окончательно и безоглядно поверить в подлинность происходящего, и это решающее усилие далось нынче свободно и естественно как никогда. Лапину стало легко и весело. Он крикнул: «О! Го! Го! Го!» — и запрыгал к реке, на бегу расстегивая куртку. От противоположного склона, толкаясь и путаясь, добрело дурашливое эхо. Лапин бросил одежду на камень, снял обувь, ступил на сырую холодную траву, нагнулся и опустил ладони в дымящуюся воду. Пели птицы. Он вскинул голову и увидел на небе застывший розовый архипелаг мелких рассветных облаков.
Пройдя по шершавой каменной плите, Лапин осторожно ступил в воду. Все тело счастливо и испуганно содрогнулось от обжигающего холода, струя упруго оттолкнула ногу, завилась десятком крошечных вихрей. Лапин шагнул вперед, поскользнулся, и река всей своей катящейся массой толкнула его в неширокий каменный бассейн. Он попытался устоять, упал. Перехватило дыхание, сжало мышцы, Лапин забил руками и ногами — и вот холод схлынул и кожа ощутила движение пузырчатых струй. Лапин фыркнул и уперся ладонью в мокрый камень. Камень под водой казался иссиня-черным, ладонь скользнула по нему, и Лапин стал камнем.
Он всей тяжестью навалился на струи, и те послушно разделились пополам. В ушах защелкал костяной подводный звук. Это река ударялась в большой округлый валун метрах в десяти выше по течению. Валун дрожал под ее напором. Лапин понял, что валуну там долго не простоять, и вытянул вперед руку. Всего каких-нибудь двести лет, и валун, уменьшившись на треть, подкатился и с кряхтеньем лег на подставленную ладонь. Лапин засмеялся и начал расти. Он рос и рос, он превратился в каменную стену, преградившую поток, но река росла тоже. Она все так же давила ему на грудь, широко разливаясь зеркально гладким озером, в котором отражались все те же розовые рассветные облачка.
Вода одолевала, и Лапин высоко подпрыгнул, затрепетал синичьими крылышками и освободил ей дорогу. Озеро от неожиданности помешкало, все вдруг дрогнуло и отчаянно рухнуло вниз по ущелью, выламывая кедры и круша выступы скал. Лапин, затейливо кувыркаясь, полетел над пенным гребнем водяного обвала и — стал плотиной. Вода с разбегу ударила в него, закружилась, запенилась, затопталась на месте и, скручиваясь на бесшумно вращающихся лопастях турбин, понеслась сквозь него десятью ровными тугими струями.
С гребня плотины было видно, как далеко-далеко, вниз по течению реки, горная долина распахивается в степь. Лапину захотелось, чтобы степь была покрыта садами, А сам он осторожно выскользнул из плотины и стал яблоком. Тяжелым, крепким, с десятью коричневыми зернышками. Его покачивал ветер, а там, вдали, за горами, разворачивалось утро. Полнеба охватила заря, и розовые облачка откатывались от надвигающейся волны солнечного света. Они были высоко-высоко — и Лапин стал облаком. Прямо в глаза ему засияло только что поднявшееся солнце. Оно не слепило, оно только поддерживало Лапина на кончиках своих лучей.
Перевернувшись в воздухе, Лапин увидел на западе город, взмахнул руками и понесся к нему. Город еще спал, на улицах не было ни души. Лапин пересек все пространство над городом с юго-востока на север, описал широкую великолепную дугу, снизился, влетел в открытое окно, выбросил руки вперед, погасил скорость в двойном сальто и стал точно на свой любимый фиолетовый квадратик на ковре.
Жени в комнате не было. Лапин прошел в душевую и включил душ. Он смывал с ног присохшие травинки, серые пятна цемента, слюдяные чешуйки песчаника. И постепенно и плавно возвращался в реальный мир.
Одевшись, он открыл дверь и вышел в комнату. Женя стояла у темного окна и глядела на улицу. Лапин подошел к ней сзади, обнял, прижался, поцеловал за ухом.
— Доброе утро, Женя.
— Доброе утро.
Женя откинула голову и коснулась губами щеки Лапина.
Там, далеко внизу, по заснеженной улице, освещенной кругами синеватого света, шли люди, очень много людей. Из подъездов, из переулков выходили все новые и новые, собирались в общую тихую реку, поглощаемую открытым сияющим зевом подземного вестибюля метро.
Тысячу раз Лапин видел эту картину. Чтобы увидеть ее, не надо было смотреть в окно — достаточно было просто вспомнить. Лапин вспомнил. Но это громадное безостановочное движение в одну сторону не подавило его, как обычно. В его душе царил мир, только что всевластно созданный им, только что радостно и безоглядно пережитый.
— Женьк! Нынче здорово получилось! Вот увидишь, сегодня будет терфакт! Ты только попробуй! Хочешь?
Женя повернулась к нему, молча и сильно прижалась к его груди и замерла.
Двухлетний труд, тревоги, сомнения и отчаяния вдруг стали смешными и маленькими. Как муравьи на муравейничке под ногами. Пришла сила, такая громадная сила! И перед ее спокойным сосредоточенным напором ничто на свете не смеет счесть себя препятствием.
Раздался мягкий удар гонга. Вызывал районный, диспетчер. Женя торопливо сказала:
— Вэ — сто сорок восемь — двести двадцать шесть, Евгения Лапина. Семьдесят вторая аптека, как обычно.
— Вэ — сто сорок восемь — двести двадцать семь, Сергей Лапин. Я сегодня хочу делать терфакт…
Телер запнулся и умолк. Лапин отлично представил себе, как там, в диспетчерской, дежурный опешил, помедлил и потянулся к картотекам, — и ему стало весело.
— Когда сдавали пробу? — спросил телер, и в голосе дежурного Лапин почувствовал угаданное напряжение.
— Два года назад. Протокол от седьмого июля.
— Это ваша первая попытка?
— Да.
— Ждите вызова.
— Сережа! Ох, Сереженька!
Лапин подхватил Женю под локти, прижатые к бокам, приподнял, лбом прикоснулся ко лбу.
