В конце концов кому какое дело до шумной группы ученых и политиков, спорящих в Виргинии из-за своего отчета? Какое значение может иметь какое бы то ни было политическое заявление, когда мир по спирали погружается в беспорядок, смятение и отчаяние?
Хэмиш направил запрос на встречу с Тарсус несколько месяцев назад, прежде чем хоть кто-то узнал о существовании эрзац-чужаков. Тогда главным предметом его поисков был Баскская Химера, маленький сын Агурне Арришаки Бидарте. А сейчас этот поиск казался вторичным, даже несущественным.
Сегодня он собирался задать Тарсус совсем другой вопрос. Более своевременный и даже более личный.
А если Тенскватава рассердится?
Ну и что? Пусть попробует поискать неандертальского мальчика без моей помощи!
Хэмиш все еще чувствовал, что уязвлен щелчком, который получил на собрании элиты в Швейцарии: лидер Движения отречения не подпустил его к главному событию: совещанию по поводу величайшего сокровища Руперта Глокус-Вортингтона – хрустального черепа, который когда-то мог быть посланцем из космоса. Хэмиш ни о чем бы не узнал, если бы не вмешательство загадочной третьей стороны. С того вечера он начал чувствовать, что его преданность поколеблена. Не вера в Отречение – эта вера по-прежнему была крепка, – но он не был готов предоставить принятие всех решений одному лидеру.
Лидеру, который заключает союз с верхушкой триллионеров.
Ну что ж, – возразила часть его сознания, выступающая в роли адвоката дьявола. – Может ли какая-то другая группа осуществить отречение? При демократии этого не произойдет. По крайней мере у трилли есть опыт управления большими предприятиями и принятия теневых решений. История свидетельствует, что лишь олигархия может обуздать гонку технологий. И конференция в Швейцарии выявила один ободряющий аспект. Элита показала всем этим марионеткам-ученым, что может править по принципу noblesse oblige – она относится к своим обязанностям серьезно.
Да и какой у нас выбор?
Человечество может выжить, только отвергнув предлагаемый чужаками путь. Вернувшись к своим корням. К социальным моделям, служившим руководствами для всех цивилизаций, кроме этой.
И все же…
…его собственная роль и значение с каждым днем как будто уменьшаются. Даже когда Пророк просит его совета, это звучит небрежно, как бы ради приличия. И Хэмиш начинал понимать кое-что горше правды.
Он не хочет становиться очередным ученым-лакеем при новой олигархии.
Хэмиш погладил маленький, не больше костяшки пальца, запечатанный контейнер в кармане пиджака. В контейнере одна контактная линза. Если поставить ее на место, она может связать его с загадочным незнакомцем, который провел Хэмиша по коридорам и залам просторного поместья Руперта Глокус-Вортингтона, провел по тайному ходу, чтобы Хэмиш стал свидетелем того, как действуют Новые Хозяева. Чтобы он своими глазами увидел, как Руперт и равные ему сталкиваются с неожиданным. И этот миг изменил его.
В их тупом удивлении он не увидел черт мудрых руководителей. Он увидел не Платоновых царей-философов, но ошеломленных невежд, цепляющихся за предрассудки и способных, как и все прочие, на серьезные ошибки.
В таком случае разве они больше меня подготовлены к тому, чтобы выбирать путь человечества?
Прежде чем Хэмиш смог продолжить эти рассуждения, что-то разорвало цепь его мыслей. Заговорил Ригглз, его маленький помощник в серьге.
«Хэмиш, что-то произошло.
Это связано с Роджером Бетсби. Вы просили информировать о любых существенных новостях».
Хэмиш мигнул.
Бетсби? А, да. Дело Стронга. Тогда казалось, что это такое срочное и важное дело – спасти дурака сенатора США от саморазоблачения перед общественностью. Теперь Хэмиш подумал, что связи с общественностью – пиар – могут означать и «перед Артефактом». Конечно, сенатор Стронг все еще может быть полезен при формулировании политики новой эры. Но первое, о чем подумал Хэмиш, – это о возможности снова встретиться с немезидой сенатора. Снова сразиться с острым умом доктора.
Что сейчас делает Бетсби? Он поймал себя на том, что улыбается в предвкушении, как будто ожидает нового умного хода достойного шахматиста.
Порывшись в кармане пиджака, Хэмиш оттолкнул маленькую контактную линзу и взял другой пакет – побольше и квадратный – и тут же развернул в реал-вирт очках.
«Покажи», – приказал он Ригглзу.
Но хоть он и ожидал чего-то необычного, увиденное повергло его в оцепенение и шок.
ПОСМЕРТНАЯ ИСПОВЕДЬ ОТРАВИТЕЛЯЕсли вы это видите, значит, я мертв, или пропал, или мой мозг так изменен, что я не могу ежедневно отправлять сложный код, запрещающий опубликование этого моего послания миру.
Меня зовут Роджер Бетсби. Я работаю… работал… врачом в одной из коммун района Обновленный Детройт. Здесь мигните, и мой гомункул покажет вам, кто я и что защищал. Но ручаюсь, вас больше интересует мое предсмертное обвинение.
Вначале признание. Двенадцатого октября прошлого года, выдав себя за официанта, обслуживающего ленч в Первом американском клубе, я подлил некое вещество в напиток, который выпил сенатор Грэндалл Стронг. Среди ЭТИХ линков есть видеозапись, как я это делаю. Имеется также нарезка повторов многих новостных передач с трансляцией последующей речи сенатора, которую он начал в своей обычной, нормальной манере, мягко, спокойно, но потом тон и громкость начали повышаться, когда сенатор принялся за долгий перечень жалоб и поводов для недовольства.
Со все возрастающим пылом сенатор обвинил нынешний конгресс США в отказе от финансирования Второго репарационного акта. Он выразил свое презрение действующей президентской администрации за предоставление большего контроля над загрязнением окружающей среды агентству ЮНИПА. С канадцев он содрал кожу за ограничение иммиграции в Новые Земли, а суды распял за сокращение выплат жертвам потепления по их иску против заговора Отрицателей.
Вскоре, как обычно, он перешел от врагов социальных, легальных или политических к тем, кого провозгласил истинными злодеями, – всем «боготворцам», которые используют технический прогресс и науку, чтобы присвоить власть Господа.
Миллионы зрителей были свидетелями того, как эта речь приближалась к мощному, бурному финалу. Только на этот раз просто финалом дело не ограничилось – речь вышла из-под контроля. Вместо того чтобы поддерживать высокий, но контролируемый уровень праведного гнева вплоть до самого громового финала, она превратилась в канонаду, расистскую, грязную и непристойную даже для Грэндалла Стронга.
