Я сидел, обхватив голову руками, с глубоким отчаянием в сердце. Было несомненно, что Эрауэк до прибытия на Землю так или иначе ликвидирует меня. В планы насекомых вовсе не входило ознакомить жителей моей планеты – по их мнению, дикарей – со всеми намерениями марсиан. Правда, воды на Земле хватило бы и для нас, и для жителей Айзоту, но марсиане не могли доверяться дикарям. Итак, мне оставалось только покорно ждать своей участи. Я далеко не суеверный человек, однако к этому времени у меня начала складываться странная иррациональная вера в мою звезду, до сих пор выводившую меня невредимым из самых ужасных испытаний.
Как бы там ни было, но неудачная попытка к побегу лишний раз доказала, что нечего было и думать о сопротивлении ужасным насекомым. Путешествие в мировом пространстве представлялось мне весьма интересным, что же касается его окончания, я старался о нем не думать. В конце концов, мне приходилось столько раз сталкиваться со смертельными опасностями, что смерть больше не казалась мне страшной.
Итак, я подавил усилием воли свое мрачное настроение и начал размышлять о том, какие новые исследования предприму на Земле в случае моего благополучного возвращения. Конечно, я не скрывал от себя, что на последнее очень мало шансов. Зная хорошо свою натуру, я был уверен, что пережитые на Марсе опасности отнюдь не остановят меня от дальнейших рискованных предприятий.
Несколько дней спустя Эрауэк снова пришел ко мне и сообщил, что приготовления к нашему путешествию уже закончены. Огромная пушка в назначенный день выбросит нас в мировое пространство. Сила взрыва будет так велика, что мы почти мгновенно очутимся за пределами марсовой атмосферы.
Эрауэк прибавил, что во время полета нам будет служить пищей красный цветок, питательные качества которого я уже успел оценить. Я спросил Эрауэка, почему он решился довериться такой хрупкой машине, как моя. Он отвечал, что с небольшим аппаратом удобнее будет наблюдать планеты; кроме того, более крупный аппарат скорее может оказаться захваченным сферой притяжения какой-нибудь планеты. Он добавил, что намерен фотографировать планеты при помощи особого аппарата, который мы возьмем с собой. Я спросил Эрауэка, каким образом он сможет производить снимки во время такого быстрого полета. Насекомое отвечало, что они владеют особыми приспособлениями, при помощи которых влияние движения может быть сведено к нулю, и планеты будут представляться неподвижными. Таким образом, он надеялся с помощью мощного телескопа и фотографии составить себе представление об удаленных планетах и об их обитателях. Его фотографический аппарат мог производить снимки самых отдаленных предметов, сильно их увеличивая. Я попросил Эрауэка захватить и на мою долю телескоп, на что он согласился, прибавив, что его радует обнаруживаемая мною любознательность, неожиданная для представителя столь варварских существ.
Ободренный замечанием Эрауэка, я спросил его, какая судьба меня ждет, и могу ли я рассчитывать вновь увидеть Землю. Однако и на этот раз насекомое не ответило на мой вопрос, ограничившись тем, что сделало неопределенное движение усиками. Выходя из моей камеры, Эрауэк остановился на пороге и, повернувшись ко мне, сказал:
– Друг Ох, вы уже знакомы с постановлением Верховного Совета. Там ясно сказано, что ваше свидание с родной планетой будет кратким. Советую вам не делать попыток к побегу, вроде той, которую вы так безрассудно предприняли несколько дней тому назад. Предупреждаю вас, что наши психические процессы протекают с неизмеримо большей скоростью, чем ваши; ваши мысли становятся нам известны в тот самый момент, как они приходят вам в голову. Знайте, что во время нашего совместного путешествия я буду непрерывно следить за вами и немедленно же умерщвлю вас при первой вашей попытке к побегу.
С этими словами насекомое вышло из камеры.
Я знал, что слова Эрауэка не были пустыми угрозами, так как насекомые никогда не тратили слов зря. Теперь у меня уже не было сомнений в том, что я был приговорен к смерти. Вероятнее всего, казнь постигнет меня в тот момент, когда моим глазам предстанет родная планета. Как бы там ни было, мне суждено было вновь увидеть милую старую Землю. Муравьи были неспособны к обману. Утешительно было думать, что я умру не в ледяных безднах мирового пространства, а возле родной Земли. Во всяком случае, мне предстояло совершить величайшее во всей мировой истории путешествие, перед которым должны померкнуть классические путешествия, проделанные в свое время Колумбом, Васко да Гама и Магелланом. Однако какая ужасающая развязка: умереть в виду Земли, вблизи от братьев-людей, от всего милого сердцу. Нельзя себе представить более утонченной пытки! Однако в глубине души у меня сохранилась надежда на то, что судьба, покровительствующая смелым путешественникам, каким-нибудь неожиданным образом придет мне на помощь. Я не допускал мысли, что мой единственный в истории опыт останется неизвестным человечеству. В самый последний момент меня должно было спасти какое-нибудь непредвиденное обстоятельство.
Желая сохранить хотя бы крупицу необычайных сведений, приобретенных мною на Марсе, я попросил бумаги и начал делать заметки обо всем виденном на планете. Скажу мимоходом, что сделанные в то время записи легли в основу настоящего отчета.
Признаюсь, я вел свои записки только для очистки совести, ибо почти не надеялся, что они когда-нибудь попадут в руки разумных существ.
Наконец, наступил знаменательный для меня день. Рано утром за мной явились несколько муравьев. Выйдя из здания, мы пошли по пустынным и безмолвным улицам города. Очутившись, наконец, за городскими стенами, я увидал огромное здание, напоминавшее королевскую обсерваторию в Гринвиче. У входа в здание меня встретил Эрауэк, сообщивший мне, что аэролит будет выброшен в пространство гигантской воздушной пушкой, дуло которой поднималось над крышей здания. Он прибавил, что мы должны подняться под самый купол здания, чтобы занять места в аппарате.
Мы вошли во дворец. Когда я освоился с царившим в здании полумраком, моим взорам представилась величественная картина. Это был в полном смысле слова дворец науки. В мягком полусвете вырисовывались смутные очертания каких-то гигантских астрономических приборов. Мне казалось, что я очутился в черепной коробке какого-то гигантского существа и созерцаю его великие, застывшие в созерцании вечности, мысли. Мягкие тени, застилавшие все предметы, представлялись мне символом извечного покрова тайны, скрывающего истину. Впрочем, я не сомневаюсь, что подобного рода сравнения даже и не приходили в голову реалистически настроенным насекомым.
