вздохнул.
— Ей, конечно, и вправду цены нет, — сказал я. — И пожертвования из американцев и канадцев она выбьет, это точно. Но если нам не отдадут детей, то всё потеряет смысл.
Юл затряс головой:
— Да ты не понял! Если у нас будут еда и лекарства, они не смогут нам сказать, что на детей нет средств! Отберём у них хоть один козырь, а? Плюс — Моника и её коллеги раззвонят по всему свету.
Я невольно усмехнулся:
— Ну, звучит-то неплохо…
— А Верка добьёт ситуацию, — уверенно заявил Юл. — Перетянет общественное мнение в нашу пользу. Ты её не знаешь, а я знаю.
И так же уверенно, как говорил, набрал личный код Алиевой.
Судя по всему, Вера спала или только что проснулась: без макияжа, с взлохмаченной чёлкой… Но в общем и целом она выглядела куда лучше Моники. Свежее. Её лицо, строгое и красивое, чуть скуластое, с длинными и узкими, как у лисы, тёмными глазами и азиатским крылатым взмахом бровей, без боевой раскраски видеожурналиста казалось неожиданно юным, как у девочки-подростка. Я вспомнил, что сотрудники ВИДа прозвали её «Дочерью Чингисхана».
И суровая Дочь Чингисхана неожиданно просияла.
— Ой, Юльчик! — я, знавший её только по видеосводкам, даже представить себе не мог, что она способна на такую интонацию. На искреннюю девчоночью радость. — Слушай, Юльчик, а я разыскивала тебя уже два дня! Как здорово, что ты нашёлся! А этнографы сказали, что ты опять улетел в ту дыру, где лагерь военнопленных… Но ты из космоса звонишь, да?
— Завтра буду на Земле, Верка, — сказал Юл. — А зачем я тебе?
— Я без тебя жить не могу, — рассмеялась Вера. — И ещё хочу на лазерное шоу в Москве вместе с тобой. Вся Земля ещё празднует, моя группа ВИДа освещает это светозарное событие… ты же можешь сопровождать меня на бал, а?
Я слушал и дивился. Её журналистский имидж потрясающе не соответствовал реальному поведению. Я слышал, что Алиева училась на историческом, что в истории она специализировалась на Эпохе Тоталитаризма, временем своей специализации, как многие увлечённые историки, тайно восхищалась, и её эрудиция во всем, что касалось этого времени, просто зашкаливала. Себя она, похоже, считала помесью Левитана и Эренбурга, только в юбке. Её лицо и голос ассоциировались у всего мира с нашими военными сводками. Говорили, что она не только сама писала сценарии для агитационных документалок, но и подала идею позывных Российской Федерации, от которых даже у такого не сентиментального типа, как я, по коже полз мороз. Говорили, что это фрагмент очень старой песни, из той самой эпохи, к которой Алиева неровно дышит. Сильный и скорбный, как колокольный звон, женский голос: «Я — Земля! Я своих провожаю питомцев, сыновей, дочерей…» И благословение, и напутствие, и мольба о возвращении.
ВИД в военной форме. Непривычно видеть эту орлицу милым встрёпанным птенцом спросонья, весело болтающим о развлечениях с интересным парнем.
Но и встрёпанность, и трогательность мгновенно исчезли без следа, как только Юл рассказал. Лицо Веры окаменело.
— Детёныши шедми… — повторила она таким тоном, каким следователь задумчиво повторяет слова раскрытого шпиона. — Ничего себе. Так много. Знаешь, ты меня ошарашил, Юлик… А доставить их на вашу базу на этой Эльбе — никак? Если уж вы хотите их оставить…
— Ты сама сказала: там лагерь для военнопленных, — ответил Юл. — Предлагаешь считать военнопленными новорождённых малышей? При том, что война уже кончилась, их родители и родственники мертвы, а их самих даже вернуть некуда? Верка, пойми, это же дети! Они-то в чём виноваты? Думаешь, они виноваты хоть в чём-нибудь?
Вера задумалась.
— Но что я могу? — сказала она после долгой паузы. — Надо сначала ставить в известность Мировой Совет, пусть они примут какое-нибудь решение… или устроят референдум…
— Верка, милая, это долго, — взмолился Юл, подавшись вперёд. Мне показалось, что он сейчас попытается поцеловать голограмму. — Ты пойми: станция — после боёв, реактор течёт, она еле живая, а дети совсем маленькие. В анабиозе. Мы своих новорождённых стараемся в анабиоз не класть, вредно — а у них выхода не было, понимаешь? Пока наши будут решать, умрут дети-то. Возьмёшь грех на душу?
— Везти их на Землю не разрешат, — сказала Вера. Её голос чуть погрустнел, и я подумал, что некий шанс договориться всё же есть. — Ни за что, хоть разбейся. Это я гарантирую.
— Так и не надо на Землю, — замотал головой Юл. — На Земле им в любом случае будет тяжело обеспечить условия. Их бы пока на какую-нибудь нашу станцию, в мир, где более-менее подходят климат и гравитация. Надо из анабиоза детей поднять, надо хорошую еду, врачей… Да ладно, хоть просто всем рассказать об этой станции, чтобы уже нельзя было бросить их умирать. А потом попробуем договориться о чём-нибудь с Советом.
Вера молчала.
— А ты рассказывала, — продолжал Юл, — что наши предки детей нацистов кормили. В Берлине, после той Победы… А тут их ведь могут просто выбросить из криокапсул, потому что военным нужно шедийское оборудование! Мы совсем уже выродились, да? Сами стали, как нацисты?
Щёки Веры вспыхнули, а в глазах мелькнула искра то ли понимания, то ли озарения.
— Ладно, Юлик, — сказала она решительно. — Вам нужно вызвать общественный резонанс, да? И деньги? Я поговорю с ребятами. Мы сейчас сверстаем ролик социальной рекламы, вроде мольбы о помощи — и я запущу его по всем основным каналам ВИДа. Так пойдёт?
— Верка! — расцвёл Юл. — Ты ангел!
Лицо Веры отражало множество сильных чувств, и среди них, по-моему, не было ни сочувствия, ни жалости. Главное — этакий журналистский азарт. Я понял, что ей уже страшно хочется решить очередную агитационную задачу. И что она решит. Профессионал высочайшего класса.
— У нас ещё и видео есть, — сказал Юл таким тоном, каким сообщают ребёнку о сюрпризе в праздничный день. — Много видео, с разных ракурсов.
— Видео с той станции? Отлично! — азарт окрасился искренней радостью. — Пришли мне защищённым пакетом. Знаешь, я сейчас подумала, что как раз после Победы это отлично пойдёт, просто замечательно. Мы его сразу закинем в Сеть, я сама сделаю рекламу — это гарантированные перепосты… В общем, к твоему приезду все уже просмотрят. Бомба будет. А тебе покажу, как только закончу монтаж.
— Ни секунды в тебе не сомневался! — просиял Юл. — Чудо ты! Увидимся в Москве?
— До связи, Юльчик, — кивнула Вера. — Ну да, конечно, в Москве. А потом… ох, нет, потом поговорим!
Голограмма пропала.
— Интересная девушка, — сказал я. — Ты, мой неотразимый друг, знал, что она согласится не ради каких-то там шедийских бельков, а ради тебя?
