Дрозд тяжело обернулся:
— Скажи ей неправду. Скажи… Слушай, уйди, Борька! Я могу тебе рыло начистить, но стыдно же будет потом…
Борис отошел. Сел на кромку газона, спиной к фонарному столбу.
Тимур смотрел на закрытую дверь.
…Начали удачно. Дрозд, игравший Ученого, укладывался точно в заданный ритм. Его партнерша Оля, которой всегда трудно давалось начало спектакля, шла за Дроздом, как овечка на привязи…
Только чрезмерная седина на висках Дрозда почему-то отвлекала и раздражала Тимура. Он успел подумать, что надо бы точнее выверить грим…
А потом он понял, что ничего, кроме фальшивой седины, не видит и не замечает. Что Дрозд весь соткан из фальши, что Оля говорит невнятно и тихо, что сцена безбожно затянута. Никакого действия нет и в помине, диалога нет, есть формальные слова и жесты, и зритель начинает потихоньку ерзать, скрипеть мягкими креслами, вполголоса переговариваться, нетерпеливо кашлять…
Спектакль, еще вчера натянутый, как струна, теперь провис сырым тестом. Тимур ждал, что появление Кирилла спасет дело — но получилось еще хуже.
Кирилл был, будто деревянный. Сломанная рука сковывала его движения — но не было настоящей боли, так поразившей мать на утреннем прогоне. На сцене стоял неуклюжий юноша, который ничего не видел, не слышал, который существовал отдельно от партнера и говорил заготовленный текст…
И тогда у Тимура потемнело в глазах.
Вот, оказывается, как это бывает.
Вита стирала белье в ледяной воде, но энергии, так радовавшей когда-то Тимура, не было и в помине. Был наигрыш, суета, разлетающиеся грязные брызги, грохот стиральной доски, съедающий текст и Виты, и партнера…
В зале откровенно скучали. Кое-кто ушел, не дожидаясь перерыва; пустые места зияли выбитымй зубами. Когда, наконец, рассыпающийся на ходу спектакль дотянулся до антракта, зал встретил опустившийся занавес разочарованным гудением и редкими хлопками.
Половина зрителей сразу же рванула в гардероб. Хлопали, выпуская людей, двери.
…Эти двадцать минут перерыва были самым страшным временем в его жизни. Потому что он пошел к ребятам и криком, угрозами, руганью взялся доказывать, что второе действие отыграть надо во что бы то ни стало, потому что артистов, не доигравших спектакль, Кон просто не выпустит на улицу…
И они сыграли второе действие: оно прошло под свист, кашель, громкое сморкание и ехидные смешки.
После того, как опустился занавес, им устроили короткую издевательскую овацию. Все те, чьи спектакли с успехом шли на Коне — артисты, режиссеры, драматурги, — все они хлопали в ладоши, приветствуя провал нахальных конкурентов.
Через полчаса после окончания спектакля перед служебным ходом Кона остановились сразу две «скорые». Дрозд поехал с Кириллом, которого надо было срочно везти в хирургию, Тимур сел в машину с Олей, которую срочно надо было везти в неврологию; Вита и Борис остались ждать в прокуренной гримерке.
…Кириллу вкололи обезболивающее и снотворное, и он спал. Оле вкатили три укола кряду, и она тоже спала, а немолодая врач качала головой, стоя с Тимуром в продуваемом сквозняками приемном покое: «Это у меня девятый пациент после Кона. Да-да… Вы-то сами — как?»
…Потом они провожали Виту. Вита была твердая, как алебастр, и такая же белая. Тимур что-то говорил — вряд ли Вита слышала хоть полслова.
А потом снова, как примагниченные, вернулись к Кону. Он встретил их темными окнами и наглухо закрытой дверью служебного входа.
— Тима, пойдем домой. Пойдем, проводим Борьку… Оставь ты эту дверь. Переживем…
— Коля, — сказал Тимур, оборачиваясь. — У меня к тебе огромная просьба… Отвези Борьку сам. Мне надо… у меня есть еще одно дело.
* * *
В квартире долго никто не отзывался. Тимур позвонил снова. И еще.
Шорох. Свет в дверном глазке. Кто-то смотрит на Тимура с той стороны, из-за двери.
Щелкнул замок. В желтом проеме обнаружился человек в распахнутом халате, всклокоченный, с мятым, как пластилин, розовым лицом:
— Ты знаешь, который час?!
— Полтретьего ночи, — сказал Тимур. — Надо поговорить.
— Посмотри на часы!
— Надо поговорить, Дегтярев. Готов на лестнице?
О чем-то нервно спросила женщина из глубины квартиры.
— Спи! — крикнул ей Деггярев. — Все в порядке.
Исподлобья глянул на Тимура:
— Заходи…
У входа Тимур сбросил ботинки. В носках прошел на просторную кухню, присел на самый край клеенчатого диванчика; кухня была аккуратная и яркая. В углу стоял высокий детский стульчик, на вешалке для полотенец висел нарядный фартучек-слюнявчик.
— Хочешь выпить? — деловито осведомился Дегтярев.
— Нет, — Тимур мотнул головой.
— Н-ну, неопределенно протянул Дегтярев, устанавливая на плитке красный пузатый чайник. — Я же тебя предупреждал… правда ведь? Чем же я теперь могу помочь, Тима?
— Ты сказал: спектакль хороший, но Кон его не примет.
— Я сказал: спектакль забавный…
— Ты сказал: не секрет — что нравится Кону. Я-то по простоте душевной думал, что ему нравятся хорошие спектакли…
Дегтярев серьезно кивнул:
— Ты правильно думал.
— Но ты имел в виду что-то другое?
— Нет, Тима, — чуть преувеличенно удивился Дегтярев. — Я имел в виду именно хорошие спектакли. Профессиональные, серьезные… Не секрет, что Кону нравятся хорошие спектакли.
Тимур помолчал.
— Значит, мой спектакль недостаточно хорош?
Дегтярев поджал губы:
— Тима, я тебя понимаю, все еще очень свежо… Потрясение от провала… Давай сейчас не будем об этом, а? Может быть, через неделю, когда страсти поулягутся…
Тимур сухо усмехнулся:
— Все, кто нуждался сегодня в утешении, уже получили его — из рук медсестры со шприцем. Почему ты заранее знал, что спектакль не понравится Кону?
— Потому что он сырой и беспомощный, — мягко сказал Дегтярев.
— Видишь ли, Тима… Кон не в состоянии добавить спектаклю достоинств либо недостатков. Он берет то, что уже имеется — и тактично выделяет, подчеркивает то, что считает нужным. Это можно сравнить с искусством фотографии — вот женщина средних лет, с помощью света и ракурса можно сделать из нее старуху, а можно — юную красавицу. Весь вопрос в том, любят ее или нет…
— Нас не полюбили, — сказал Тимур.
Дегтярев кивнул:
— Все, что ты сегодня видел, это вполне реальные недостатки твоего спектакля. Кон никогда не лжет. Правда, в спектакле были и достоинства — но Кон не счел нужным подчеркивать их.
Дегтярев снял чайник с плиты. Заварил чай прямо в чашке; Тимур смотрел, как набухают, распрямляясь, чаинки в кипятке.
