Ответить на это было нелегко. Не говоря уже о том, что и отцы по большей части не возражали. А если говорить честно — они-то и решали. Но как объяснишь все это тому, кто совершенно ничего о жизни не знает, кроме самого общего: что она существует и что люди живут ею. А что значит «живут» — об этом сын, как и все они здесь, мог только фантазировать. С фантазией у них, судя по всему окружающему, был полный порядок.
— Понимаешь, сын… М-да. Слушай, а нельзя тут найти такое местечко, чтобы можно было не только посидеть, но и, скажем, выпить чашку кофе или чего-нибудь подобного, лимонаду хотя бы, какой-нибудь колы?
Пить мне действительно хотелось, но, в первую очередь, моя просьба должна была сбить его с опасной темы. Хотя бы до тех пор, пока у меня не найдутся нужные слова.
И действительно, он оказался в затруднении. Двумя пальцами, большим и указательным, взялся за подбородок. Это движение я замечал у него и раньше, оно, вероятно, было неосознанным. Совсем как если бы он был осуществленным человеком.
— Прости, па, я не понял. Выпить… это как? Что ты имеешь в виду? Да вот так. Мне в это мгновение почему-то пришел на память древний анекдот. Встречаются двое глухих, у одного на плече удочки. Второй спрашивает: «Вы идете рыбу удить?» — «Нет, я иду рыбу удить». — «А-а, а я думал, что вы идете рыбу удить». К сиюминутной ситуации анекдот никак не подходил, но подсознание, похоже, решило иначе.
— Прости, я упустил из виду, что вы тут не едите и не пьете, живете без проблем…
— Разве мы живем?!
— Да, не то слово. Существуете, скажем так. Но без всяких забот. А в жизни надо есть и пить, надо одеваться и согреваться — есть и пить каждый день, и желательно не по одному разу, а хотя бы трижды в день…
— Это, наверное, трудно? Сдержать улыбку удалось с трудом.
— Я бы не сказал. Есть не трудно. Трудно для большинства другое: заработать на эту самую еду… на все, что необходимо для жизни. Для многих это — главная проблема. Решать ее порой удается с большим трудом. И мало того, что есть-пить надо самим: когда приходит новый человек, совсем еще маленький, его надо кормить, одевать, учить и все прочее достаточно долго. Но представь себе, что тот человек, у которого ты возник — хочешь не хочешь, но приходится назвать его матерью, будущей матерью, возможной матерью, в этом роде. Представь, что она просто не в состоянии будет тебя содержать, тебе придется голодать или мало ли что еще переживать. Вот она и решает — или они вместе решают с отцом: а не лучше ли тебе не входить в тот мир? Здесь ведь тебе не приходится испытывать нужду в чем-то. Ты понял?
— Нет, — сказал он откровенно. — Так что ты хотел, чтобы я сделал? Я попробую, если ты представишь это как можно точнее, может быть, мне удастся воспринять.
— Попытаюсь, — сказал я, сомневаясь. Но пить и в самом деле хотелось; и я, невольно закрыв глаза, представил себе чашку горячего, крепкого, головокружительно ароматного кофе на столике где-нибудь в кафе. Рот наполнился слюной, я невольно сглотнул. Кофе! Его вкус, его запах, и горячий, я чуть не обжегся. Открыл глаза. Рядом и в самом деле стояло нечто на трех ножках, а на нем — чашка, от содержимого ее шел пар. Я невольно протянул руку…
— Эй, па! Ты что? Забыл?
Я убрал руку, вздохнул. Нет, не забыл, конечно, но уж очень убедительной оказалась иллюзия. Сын сказал:
— У вас там много интересного. И ты хорошо представляешь, я легко воспринимаю. Будь у нас побольше времени, ты бы мог мне многое передать.
— А я и не очень спешу… Сын вздохнул:
— Меня ненадолго хватает. Это все, — он повел рукой вокруг, — требует много… ну, того, чем мы тут сейчас являемся. Энергии, наверное? Или это как-то иначе называется?
Это и в самом деле было так. Потому что все, что нас окружало, было создано и поддерживалось только им — дома, машины, деревья… И люди тоже? Хотя, конечно, называть их людьми можно было лишь условно.
— И люди тоже твои? — не удержавшись, спросил я.
— Ну… нет, вообще-то они существуют каждый сам по себе, как и я. Но в таком облике их приходится поддерживать. Иначе ты бы никого из нас не увидел. И ты никогда не увидел бы меня.
— Я ведь вижу тебя, когда ты приходишь в мой сон, — сказал я. — Иначе как бы мог я оказаться тут?
— Скажи, па… а ты думаешь обо мне, когда не спишь? Когда просто живешь?
— Да, — ответил я без колебаний. — Да ты и сам это понимаешь: иначе как бы ты нашел меня среди шести миллиардов человек?
— А что думаешь? И что вы думали обо мне тогда? Вот например: имя для меня вы уже придумали? Мне очень интересно — как бы я назывался. Нас всех такие вещи почему-то очень интересуют. Знаешь, имя — это ведь уже немалая определенность. А то сам не знаешь, как себя называть, чтобы отличаться от других. Вы придумали тогда?
Это было уже сверх моих сил. Потому что никакого имени тогда придумано не было, вопрос «быть или не быть» тогда сразу и молчаливо решился не в его пользу. И я взмолился:
— Не надо об этом, сын. Ну пожалуйста!
— Ну, хоть что-нибудь! — не отставал он. — Столько-то ты можешь сказать?
Ложь во спасение?
— Тебя звали бы Онтиком, — сказал я, презирая самого себя.
— Онтик… — повторил он медленно, как бы пробуя имя на язык. — Знаешь, а мне нравится. Такого никто из нас тут не придумывал — хотя вообще мы часто играем в такие отгадки. А что оно значит, это имя?
— Это, как говорится, уменьшительное. А полное было бы «Леонтий». Старинное имя. У тебя целых два прадеда были Леонтиями. С обеих сторон. В их честь.
— Вот здорово! — совсем по-детски обрадовался он. — Знаешь, я совсем по-другому вдруг себя почувствовал. Как будто я и в самом деле был.
— Ты еще будешь! — сказал я с такой уверенностью, на какую только был способен. — И у тебя непременно будет большая и полная жизнь. Только… звать тебя будут наверняка иначе.
Но он уже запустил свою фантазию.
— Слушай, а может, я смогу им как-нибудь внушить? Насчет имени.
— Может быть, конечно, — сказал я. — Только тогда твои деды и прадеды будут уже другими.
— Слушай, па, — сказал он тихо, — а ты не можешь сделать так… чтобы это снова был ты? Чтобы я появился у тебя — то есть от тебя, конечно. Вот было бы здорово!
Он не сказал «клево»: в его времена — в наши с ним времена — жаргон был другим.
— Мало надежды, сын, — признался я откровенно. — Ты знаешь, сколько мне лет — там, в жизни? Да и для этого, как ты знаешь, нужны двое, а я — один.
— Но хоть попробуй, а?
— Попробую, — согласился я, хотя знал, что ничего подобного делать не стану — в его же интересах. Но если такое обещание поможет ему существовать здесь — пусть. Сейчас-то он все еще мой сын — хотя и не в жизни.
