— Здравствуй, — ответил Геннадий.
— Здравствуй! Ну, конечно, здравствуй, чepт тебя подери! — зашумели все и стали по очереди подходить и жать Геннадию руку.
— А я вот тут спал, — сообщил Геннадий и растерянно замялся. Мне сон снился. Как будто живу я в огромном душном городе, и жизнь вокруг такая мрачная, такая печальная, безотрадная, что от нее хочется спрятаться. Куда-нибудь, все равно куда: в алкогольный дурман, в разврат, в тяжелую, изнурительную работу, в сумасшедшее творчество, в машину наслаждений, наконец, которую я сам изобрел недавно… Потому что мне было страшно жить. Мне было страшно, — повторил он медленно, вдумываясь в смысл произносимого («Почему в прошедшем времени, почему?»), и совсем растерялся.
Ему помог Стебель.
— Это был сон о нашем прошлом, — объяснил он, слегка нахмурившись. — Но давай сейчас не будем об этом. Хорошо?
— Хорошо, не будем, — согласился Геннадий.
И все заговорили одновременно:
— Не будем! Чего там! Действительно, ни к чему! Да и зачем?
И снова им стало весело. Ведь начинался новый день, прекрасный, как все дни на этом свете.
Они сели кружком и принялись доставать из сумок вино и еду. Геннадию налили огромный бокал искрящегося золотом божественного напитка. Удивительное это было вино: его можно было пить много, очень много, сколько угодно, а опьянение получалось легким, как от запаха цветов и молодой хвои, когда приходишь в лес после долгой городской маеты. И бокалы звенели, когда они пили за дружбу и счастье, а бутерброды с беконом, пироги, сыр, овощи и фрукты — все это было восхитительно вкусным, и друзья переговаривались между собой и улыбались Геннадию и ни о чем не спрашивали его. И все это было здорово, но давешний сон вдруг снова всплыл у него в мозгу с отчетливостью воспоминания о вчерашнем — нет, о сегодняшнем — дне: и драка у магазина, и все кошмары, о которых так спокойно вещали дикторы телевидения.
— Мужики! — встрепенулся Геннадий. — И вы, конечно, девушки.
Послушайте. Это все здорово очень, что мы тут с вами пьем и веселимся, но ведь в мире так много еще грязи и горя. Ведь где-то там еще льются слезы и кровь, ведь умирают же там от голода, войн, болезней. Да что там! И здесь… Вы извините, я выпил, наверно… Не то говорю? Но ведь стыдно же, братцы! Разве не так?
Он поймал на себе грустные понимающие взгляды своих новых друзей и потерянно замолчал. А Стебель, который сидел, потупив взор и задумавшись, поднял вдруг голову и сказал: — Не так. Ты пойми, Генка, мир, из которого ты пришел, для тебя больше не существует. И для нас тоже. Туда вернуться нельзя. Понимаешь? Это не в другой звездной системе и даже не в другом измерении.
Тот мир — только в прошлом и больше нигде, если только не считать еще памяти нашей. Но время необратимо, а память нельзя превратить в материальный мир. Это аксиомы. Для всех миров. Запомни их, Генка. И еще запомни. В э т о м мире нет несчастных и нет подлецов. Здесь никто не голодает и никто не убивает себе подобных. На этой Земле счастливы все. Понимаешь, все.
— Все? — не поверил Геннадий.
Он уже начал что-то понимать, но мысль о том, что оба мира — новый и старый — одинаково реальны, пока не укладывалась в голове.
Один из двух хотелось считать сном. Так было удобнее. Привычнее.
— Все счастливы? — переспросил Геннадий. — И ты это говоришь серьезно? Но ведь сюда попадают те же самые люди, они же не умеют быть счастливыми.
— Чепуха! — разозлился вдруг Стебель. — Любой человек умеет быть счастливым. А сюда, кстати, попадают хоть и те же люди, да не все. Сюда попадают, как правило, изобретатели, художники, поэты…
— Творческая элита? — ядовито спросил Геннадий. — Фу, какая гадость! Куда ж это я попал? Значит, и здесь некий фашиствующий владыка — может быть, сам Всевышний, а? — занимается селекцией вида гомо сапиенс: на агнцев и козлищ, на арийцев и неарийцев, на людей и нелюдей… Проклятый мир!
— Помолчи, — оборвал его вдруг спокойно и строго добродушный бородач с мудрыми глазами священника или философа. — Сначала все не понимают. Каждый не понимает по-своему. Но ты обязательно поймешь: это действительно мир, в котором счастливы все. Поймешь. А пока просто верь нам.
И он поверил. Почему-то поверил. И тогда ему сделалось по-настоящему хорошо.
На поляну внезапно опустился… Геннадий назвал бы это глайдером — он именно таким представлял его себе по фантастической литературе и рисункам Георгия Макарова.
— Ребята, глайдер прилетел! — крикнул какой-то веселый парень, раздетый до пояса. — Кому в город надо?
Из глайдера вышла синеглазая девушка в серебристом облегающем костюме, поздоровалась и громко спросила: — Биофизики есть?
Все озадаченно помотали головами и оглянулись на Геннадия в последней надежде. Даже Стебель сделал вид, что к нему вопрос не относится.
— Есть, — нерешительно признался Геннадий.
— Отлично! — обрадовалась девушка. — А то у нас диагностер сломался.
— Диагностер? — растерялся Геннадий. — А что это такое?
— Ты что, старик, — с улыбкой вмешался Стебель, — никогда диагностеров не чинил?
— Никогда.
— Ну, значит, это будет твой дебют.
— А я сумею?
— Конечно, сумеешь, — улыбнулась ему девушка. — Ты же биофизик! Кстати, меня зовут Бригитта.
— Геннадий, — представился Геннадий.
— Полечу с вами, — сказал тут Стебель, — тем более мне тоже в город нужно.
Они летели в город, и Геннадий думал: «Хорошо быть биофизиком — такие девушки за тобой прилетают!»
6. Мир, в котором счастливы все
Города Геннадий не увидел или просто не понял, что увиденный им населенный пункт и называют здесь городом. Внизу, в море зелени, замелькали белые пятна коттеджей, и вскоре Бригитта посадила глайдер.
Симпатичные домики, утопающие в деревьях, выстраивались в улицу, и в конце ее виднелась этакая небольшая Эйфелева башенка — видимо, какая-то антенна, а рядом блестел на солнце ажурный купол, при виде которого в памяти Геннадия возникли слова «микропогодная установка» — из какой-то книги, читанной в детстве.
— Слушайте, как называется эта штука? — спросил он. — Вон та, сетчатая и круглая.
— Какая? Та? — откликнулась Бригитта. — Так это же микропогодная установка.
Геннадий очень удивился, но промолчал.
Подошел Стебель. Он уже успел сбегать куда-то.
— Пойдемте, граф, — сказал он, — вас ждут великие дела.
Самое удивительное было те, что Геннадий очень быстро разобрался в устройстве диагностера. Он, правда, так и не смог понять, каким образом этот прибор сверхмалые биотоки превращает в обычные миллиамперы, не искажая при этом самую тонкую модуляцию, но это было не главное. Главное, он сразу увидел все неисправности. Неисправностей оказалось много, даже слишком. Можно было подумать, что кто-то питался с помощью вентилятора чистить картошку, а чувствительным элементом пылесосить ковры. В общем, пришлось распотрошить машину до основания, перебрать, что называется, по винтику. Какое же это было удовольствие! Проверять каждую клемму, каждую лампу, каждый диод, каждую пружинку, отлаживать схему, заставлять диагностер работать снова и снова и чувствовать, что машина понимает тебя и от раза к разу становится все послушнее. Геннадий так увлекся, что не заметил, как прошел день и солнечный свет стал опять золотисто-оранжевым, а потом начал медленно гаснуть, и, по мере того, как он слабел, стены и потолок его рабочей комнаты все ярче и ярче занимались мягким равномерным свечением.
